Лаура Паркер - Отвергнутая
Стоя на балконе, он поднял пистолет и какое-то мгновение смотрел на него. Таварес был самым близким другом, какого он когда-либо имел. Если Тайрон будет вынужден убить его, то это станет ненужным расходом, а он ненавидел их.
Он должен чувствовать себя удовлетворенным. Он порвал отношения между Филадельфией и Таваресом навсегда, но не радовался этой победе. Одерживая ее, он нарушил собственный кодекс чести. Он вонзил другу в спину нож.
Он сунул пистолет в кобуру и облокотился о перила. Впервые за долгие годы в нем зародилось тошнотворное подозрение, что он действительно подонок, сукин сын, как думают о нем люди.
17
Филадельфия тихонько прошла в последний ряд в соборе Святого Людовика, как раз когда в половине седьмого утра здесь началась служба. Поскольку она не была католичкой и не знала, что ей нужно делать, она преклонила колени и склонила голову, когда хор голосов, поющих на латыни, заполнил собор.
Филадельфия бежала из дома Тайрона, дождавшись того часа, когда станет достаточно светло, чтобы найти дорогу по незнакомым улицам города. Она понятия не имела, где она могла бы укрыться, и когда увидела высокий купол собора, то направилась к нему по узким улочкам Старого квартала. Ей показалось естественным искать убежище от дьявола в церкви, а Тайрон был дьяволом.
Она сложила руки и закрыла глаза. Если она проживет сто лет, все равно никогда не забудет безжалостной, бесчеловечной радости, которую он испытывал, подорвав ее доверие к Эдуардо. Он всегда знал правду, но выжидал, чтобы использовать эту правду против Филадельфии тогда, когда ему это будет выгодно. Она его ненавидела, презирала и — главное — боялась.
Каждый миг последних четырех месяцев был ложью. С того момента, как Эдуардо Таварес вошел в ее жизнь, и по сей день; причины, по которым он оставался с ней, были лживыми, каждая минута проявления лживых эмоций и взвешенного лицедейства, рассчитанными на то, чтобы она не узнала правду.
Правда. Это слово колоколом гудело в ее голове. Что такое правда? Теперь она уже не знала, каким своим чувствам и мыслям доверять. Чему из того, что сказал ей Тайрон, можно верить? Он хладнокровный, жестокий человек, способный на любой обман. Он назвал ее отца алчным человеком, — нет, еще хуже — человеком, ответственным за смерть других. Это абсурд! В ее отце не было склонности к насилию. Он был спокойный, добрый человек, единственный интерес которого в жизни заключался в прекрасных вещах, которые он привозил домой, чтобы полюбоваться ими вместе с ней. И то, что он сумел собрать большое состояние в драгоценностях, вовсе не означает, что он был человеком алчным.
И все же в глубине души она знала, что Тайрон не лгал насчет участия Эдуардо в разорении ее отца. Эдуардо виноват, она видела подтверждение этого в его глазах, в которых, казалось, отражается его любовь к ней. Вероятно, самая большая ложь заложена в Эдуардо. Он уверял, что любит ее, но разве это возможно? Он ненавидел ее отца настолько, что погубил его. А потом употребил всю свою силу убеждения на то, чтобы заставить ее влюбиться в него. Может, это входило в его планы — заставить ее предать память об отце в объятиях его врага?
Нет, в это она не могла до конца поверить. Эдуардо был слишком щедр, слишком озабочен ее благосостоянием эти последние месяцы. Первые дни в Нью-Йорке, когда она была напугана, он всегда был рядом в обличии Акбара. А потом те недели на Гудзоне, когда он сумел заставить ее поверить в себя как в женщину, поверить в силу эротической любви; не мог же Эдуардо фальсифицировать свою страсть. И все же, если он действительно любит ее, его действия выглядят совершенно необъяснимыми. Почему он позволил себе влюбиться в дочь человека, которого ненавидел?
Почему? И Эдуардо, и Тайрон обвиняли ее в том, что она не задавала этот вопрос. Что могло заставить мужчину возненавидеть с такой силой, чтобы добиваться его гибели? Тайрон обозвал ее отца трусом, сказал, что его самоубийство доказывает недостаточность любви к ней.
Филадельфия поспешила отогнать эту мысль. Ее отца затравили, обложили со всех сторон, и он уже был не в состоянии ясно мыслить. Так ли это?
Подозрение, что есть нечто, ей неизвестное, не покидало ее. Оно владело ее мыслями, будило воспоминания. Рождество 1862 года. То Рождество, когда приезжал Макклод. Вид великолепного синего бразильского камня до того, как отец выставил ее из библиотеки. Никогда раньше и никогда потом он не повышал на нее голос.
Филадельфия глубоко вздохнула, встревоженная этим воспоминанием. Но на этот раз заставила себя взглянуть на прошлое взрослыми глазами. Что вызвало неожиданный гнев отца? Она вдруг поняла, что это был вид синего камня. Это был редкостный драгоценный камень. Даже ребенком она поняла, что такой большой и красивый камень стоит очень дорого. Может ли быть, что этот камень оказался причиной конфликта между Макклодом и отцом? Но какое отношение это могло иметь к Эдуардо?
Она в тревоге подняла голову, когда рядом с ней преклонил колени мужчина. Тайрон? Нет, это был незнакомый человек. Он улыбнулся и кивнул ей, когда она поднялась и пошла к выходу.
Филадельфия начинала понимать, какая сила заложена в ненависти. Она ненавидела Тайрона и причинила бы ему вред, если бы это было в ее силах. А может, это в ее силах! Тайрон разыскивает Макклода. Что, если она расскажет Макклоду о Тайроне, чтобы он мог спастись?
Она взглянула на алтарь, где совершалась церемония бескорыстной любви, и подумала, не покарает ли ее Господь за такие мысли. Конечно, это будет злобная месть, но таким путем можно загнать дьявола обратно в ад.
Когда она вышла из собора и направилась к Джексон-скверу, две мысли владели ею. Первая — что она должна скрыться от Тайрона, который, конечно, начнет разыскивать ее, как только обнаружит, что она исчезла. Вторая — она должна найти Макклода.
Она пошла к реке, останавливаясь по дороге около уличных продавцов, чтобы купить кукурузные хлопья в меду и чашечку кофе. Зрелище реки успокаивало. Никому не придет в голову искать ее здесь, среди складов у пристани. Даже грубые матросы держались на приличном расстоянии от нее. Когда она остановилась у магазина, чтобы навести справки о торговце хлопком по имени Макхью, как именовал себя Макклод, то обнаружила, что в районе порта он хорошо известен. Уже через несколько минут в одном из разговоров она узнала его адрес.
— Заходите, заходите, молодая леди, — приветствовал ее Макхью, когда она перешагнула порог его конторы на втором этаже Биржи на Рой-ял-стрит. — Мисс Хант, если я не ошибаюсь?
— Да, Филадельфия Хант, — ответила она, усаживаясь в кожаное кресло у его письменного стола.
