Энн Жирар - Мадам Пикассо
– Спасибо, я сшила его вчера.
– Бог ты мой, у вас настоящий портновский талант. Оно выглядит ничуть не хуже, чем любое платье из модных домов Парижа. А ваша манера носить палантин добавляет восхитительный завершающий штрих.
Ева подавила желание откашляться.
– Спасибо, мисс Токлас. Но что бы я ни носила, здесь я все равно чувствую себя немного растерянной, особенно в роли спутницы Пикассо.
Алиса улыбнулась.
– Бедная Марсель. Фернанда оставила вам обувь не по размеру.
– На самом деле меня зовут Ева, но в остальном вы правы.
– Значит, не Марсель?
– Так меня называли в «Мулен Руж», но Пикассо предпочитает мое настоящее имя.
– Здесь мы все стараемся быть сами собой, если вы еще не догадались, – Алиса отпила глоток из бокала, который имел вполне средневековый вид, и откровенно посмотрела на нее. Ева без дальнейших объяснений поняла, что она имеет в виду. Алиса и Гертруда были любовницами. После всего, что Еве довелось увидеть в Париже, это уже не удивляло ее, и на самом деле ей нравилась Алиса.
Она уже едва сдерживала кашель и поднесла руку ко рту, что не ускользнуло от внимания Алисы.
– Могу я предложить вам бокал вина, дорогая? Похоже, оно вам не повредит. Откровенно говоря, при этом освещении ваше лицо выглядит зеленоватым.
Ева была уверена, что от упоминания о вине ее лицо позеленело еще больше.
– Спасибо, не надо.
– Вы обращались к врачу? Такой кашель нельзя оставлять без внимания.
– Боюсь, в Париже у меня нет лечащего врача.
– Мы с Гертрудой знаем прекрасного специалиста как раз на бульваре Монпарнас. Подождите минуту, я принесу вам его визитную карточку.
– Благодарю вас, мисс Токлас.
– Вы должны называть меня Алисой, как и все мои друзья.
Ева снова захотелось кашлять. Ей было трудно дышать, особенно в прокуренной комнате, где собралось множество людей.
– Могу я попросить вас не говорить об этом Пикассо? Ему не нравится общество больных людей, и я не хочу беспокоить его без надобности.
Алиса немного помедлила, потом легко сжала руку Евы.
– Это правда. У него мания по поводу таких вещей. И подпитывается она, насколько я понимаю, его испанскими предрассудками. Конечно, моя дорогая. Я люблю секреты, поэтому можете не беспокоиться.
– Вы определенно не беременны, мадам Умбер. Но во время осмотра я обнаружил нечто действительно неприятное.
Ева сжала черную кожаную сумочку, лежавшую у нее на коленях под гладкой крышкой стола из красного дерева. Она слышала шум автомобилей и конных экипажей, проезжавших по улице за окном кабинета.
Еще один приступ бронхита. Ева почти слышала, как он произносит эти слова. Она слишком долго не лечила кашель, хотя могла бы догадаться, в чем дело. Ее мать превратила фразу «я же тебе говорила» в разновидность искусства. К счастью, она ничего не узнает об этом.
Доктор Руссо был аккуратным седовласым мужчиной с эспаньолкой. Он устремил на Еву пронзительный взгляд серо-голубых глаз и медленно снял очки.
– В одной из ваших грудей есть неестественное уплотнение.
Он говорил бесстрастным тоном, но сердце Евы забилось чаще.
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Скорее всего, это опухоль.
– Это не может быть что-то другое? В последнее время я плохо следила за своим здоровьем. Мы много путешествовали, и я устала. Может быть, это какое-то воспаление из-за простуды?
Врач откинулся на спинку зеленого кожаного кресла и сцепил пальцы под подбородком.
– Есть небольшая вероятность, что первоначальный диагноз окажется неправильным. Мне нужно провести определенные тесты, но я рекомендую обсудить этот вопрос с вашим мужем.
– Нет.
«Я обожаю твою грудь… Это самая совершенная часть твоего тела».
Голос Пикассо наполнял ее голову, но теперь этот звук казался неприятным. Почему она вспомнила об этом теперь? Сейчас это было похоже не на комплимент, а на карканье ворон, круживших над головой. Ева закрыла уши руками и отвернулась от стола, чтобы не расплакаться. Они прошли такой большой путь, и вот теперь… В душе Ева понимала, что Пикассо любит ее не только за грудь или за тело, но и за многое другое. Сомневаться в этом было бы странно. Пабло показал себя добрым человеком. Она знала, что их любовь была глубокой и прочной. Скверно и даже оскорбительно заранее предполагать, что он проявит свои худшие качества. Скорее, он придет в ярость из-за того, что она в нем усомнилась. Но, как Ева себя ни уговаривала, она не могла полностью избавиться от страха. Она была потрясена услышанным. Пикассо сделал смелое заявление, пожелав видеть ее своей женой, и она помнила об этом. Но он был страстным художником, обожавшим и глубоко чтившим женское тело. Его предыдущая любовница была похожа на богиню. Сможет ли она когда-либо избавиться от тени Фернанды? Многие эскизы Пикассо идеализировали женщин, их грудь и сексуальность. Ева была несправедлива к нему в своих сомнениях, ведь они строили свое будущее вместе. Но страх буквально сковывал ее.
«Почему именно это должно было случиться именно со мной?» – в отчаянии подумала она.
Противоречивые мысли мелькали в ее голове, словно образы стервятников, круживших в небе. Ева огляделась по сторонам, пытаясь собраться с силами. У этого врача было огромное количество книг. Они стояли повсюду. Интересно, он все их прочитал? Что он знал о жизни, страсти и одержимости, истории о которых хранились под этими красными кожаными обложками с красивыми золотыми буквами? Ее жизнь не была совершенна. Ее личность определяли личная решимость, усердие и преданность.
Ева не могла заглушить навязчивый шум в голове. «Я – муза Пикассо, а не больная женщина, которая нуждается в жалости!» – подумала она.
Больше Ева не могла ни о чем думать. Да и врача она больше слушать не хотела. Она, наконец, собралась с духом, поднялась со стула и направилась к двери.
– Мадам Умбер, я в самом деле советую вам подумать еще раз. Возможно, если я поговорю с вашим мужем…
Ева повернулась к нему. Ее решимость превратила глаза молодой женщины в живой огонь.
– Спасибо, доктор, но я больше не хочу ничего обсуждать, – сказала она и в слезах выбежала из кабинета.
Глава 27
Наступила осень. Она наполнила Париж разнообразными оттенками красного, ржаво-коричневого и золотого цветов. Ева с увлечением шила платья для актрис из «Мулен Руж», которым нравился ее стиль. Они с удовольствием заказывали у нее наряды для выхода в свет. Вышивку, сделанную в Сорге, она превратила в великолепную накидку для Мистангет, а в свободное время занималась обустройством квартиры на бульваре Распай.
Пока Пикассо занимался живописью, Ева старалась оживить невыносимо мрачные комнаты на первом этаже с помощью вышитых вручную маленьких подушек и веселых занавесок из набивного ситца. Пикассо отказался не только от квартиры на бульваре Клиши, но и от студии в Бато-Лавуар, чтобы пореже разлучаться с Евой. Она понимала, какое важное место занимал в его жизни Монмартр, поэтому еще старательнее превращала их дом в уютное тихое место, где он мог бы спокойно заниматься творчеством.
