Энн Жирар - Мадам Пикассо
Сильветта первой устремилась к ней с объятиями.
– Добро пожаловать!
– То же самое можно сказать о тебе, mon amie, – улыбнулась Ева.
– Так хорошо снова работать, – продолжала Сильветта. Ева видела, что она все еще подавлена, но ее чудесные глаза лучатся живым блеском.
– Ну, здравствуй, красавица! – воскликнула Мистангет и крепко обняла Еву. – Любовь действительно пошла тебе на пользу, не так ли? Что за восхитительная малютка! Никто из нас и понятия не имел, что она станет такой, правда, Сильветта?
– Нет, Мистангет, я догадывалась об этом, – пробормотала Сильветта и закатила глаза.
Все рассмеялись.
Толпа зрителей напирала на канаты ограждения и заполняла мостовую на площади Бланш. Люди приветствовали новых актеров, появившихся рядом с Евой и Пикассо перед входом, увенчанным огромной вывеской в виде вращающейся мельницы наверху. Лишь знаменитости могли общаться с актерами и танцовщицами у дверей перед представлением.
– Я так рада, что ты здесь, – прошептала Сильветта, когда они обменялись тайным рукопожатием.
– О, я тоже. Ты даже представить себе не можешь, как все хорошо. Обещай мне, что пообедаешь с нами на следующей неделе. Я еще точно не знаю, где мы будем жить, но пришлю тебе официальное приглашение, когда только узнаю наш новый адрес.
Сильветта улыбнулась, но Ева заметила, что она похудела.
– В доме Ларуш мы никогда не получали официальных приглашений. К чему такие формальности? Просто скажи, где и когда, и я буду там.
Потом из театра вышла мадам Люто, по-прежнему грозная и суровая. Ева не замечала ее, пока она не оказалась рядом с Мистангет. На ней, как всегда, было строгое платье, а осанка оставалась необыкновенно прямой.
– Мсье Пикассо, вы оказали нам честь своим возвращением, – она слегка поклонилась, и ее угрюмый вид заметно смягчился. В этом свете ее морщинистые щеки были похожи на выцветшую дорожную карту, густо окаймленную румянами. – Мсье Оллер будет рад узнать, что вы вернулись в Париж.
Потом мадам Люто повернулась к Еве, и их взгляды встретились. Когда-то будущее Евы находилось в ее руках, и она дала ей шанс. Вместо испуга и опасения, которые она когда-то испытывала по отношению к мадам Люто, Ева ощущала лишь благодарность.
– Мадемуазель Умбер, – с коротким кивком проговорила она.
– Мадемуазель Гуэль, – решительно поправил Пикассо. – Эту прекрасную женщину на самом деле зовут Ева Гуэль.
– Позвольте заметить, мсье Пикассо, что вы получили настоящий бриллиант. Эта девушка знает свое дело и умеет добиваться своего.
– Я стараюсь не отставать от нее, но это доставляет мне удовольствие.
– Могу сказать, что мы будем рады принять ее обратно в любое время. Но будьте добры к ней, хорошо?
– Спасибо, мадам, – с гордостью поблагодарила Ева мадам Люто, чувствуя себя польщенной.
После представления Пикассо и Ева пригласили всех выпить в кафе «Ротонда». Теперь Ева не выносила даже запаха вина, и тошнота, которая началась в Провансе, по-прежнему донимала ее, как, впрочем, и назойливый кашель. Должно быть, беременность ослабила ее организм и вызвала очередной приступ ангины. Ребенок определенно забирал большую часть ее сил. Ей нужно было найти врача и подтвердить то, в чем она уже не сомневалась. Но это должен быть надежный человек, умеющий хранить тайны, пока она не будет готова обо всем рассказать Пикассо.
– Ты… что? – ахнула Сильветта.
Они с Евой сидели, сблизив головы, посреди музыки и смеха в многолюдном кафе.
– Я еще не уверена. Поэтому мне нужно сходить к врачу.
– Некоторые девушки ходят к врачу на улице Фрошо.
Ева знала, о ком говорит Сильветта. Этот врач имел дурную славу на Монмартре. Одна из танцовщиц даже умерла от его вмешательства; она истекла кровью.
– Сильветта, если я беременна, то хочу сохранить ребенка, – убежденно заявила она.
– Ты даже не замужем.
– Вот увидишь, я стану его женой. Он любит меня.
– Фернанду Оливье он тоже любил.
– Это жестоко с твоей стороны.
– Извини. Ты знаешь, что я не хочу тебя обидеть; я просто переживаю за тебя, – Сильветта накрыла ладонью руку Евы и покосилась на Пикассо, который дымил сигаретой и непринужденно беседовал с молодым художественным критиком, которого он представил как Андре Сальмона. – Пикассо имеет особую репутацию в Париже. Ты должна быть осторожна с желаниями своего сердца, cherie[62], вот и все.
– Теперь уже поздно. Я абсолютно предана ему. Я готова рисковать всем ради его счастья.
На следующий вечер Пикассо не терпелось отправиться в салон Гертруды Стайн, он то и дело говорил об этом. Он считал Гертруду одним из ближайших друзей, особенно после недавних событий – сначала с Аполлинером, потом с Рамоном и Жерменой Пишо, – и хотел, чтобы они с Евой лучше узнали друг друга.
– Гертруда и Алиса совсем недавно вернулись в Париж, так что у нас будет о чем поговорить, – сказал он, когда они ехали на заднем сиденье такси по бульвару Распай, направляясь в новую квартиру, которую снял для них Канвейлер. – Гертруда полюбит тебя, когда узнает получше. У вас будет время поговорить о разных вещах.
– Она очень грозная женщина, Пабло.
– Ты произведешь на нее впечатление своими познаниями в поэзии и интересом к живописи. Тебе стоит начать с этого.
– А мисс Токлас?
– Конечно, она более тихая и молчаливая. Полагаю, ей приходится быть такой, чтобы жить вместе с Гертрудой, – он усмехнулся. – Но она такая же добрая и преданная, как и ты. Поэтому у вас много общего.
Ева осторожно кашлянула, прикрыв рот тыльной стороной ладони. Она изо всех сил старалась выглядеть здоровой, или, по крайней мере, не производить впечатления опасно больной. Простуда, которую она подхватила – возможно, от холодного мистраля, – определенно не хотела покидать ее.
Когда они проезжали через оживленный перекресток бульваров Распай и Монпарнас, она с интересом наблюдала за парижской жизнью сквозь окно автомобиля. На каждом углу светились огнями модные кафе, «Купол» и «Ротонда» особенно выделялись на общем фоне – маяки, сигналившие: «Это настоящий Париж», девушке с широко распахнутыми глазами, которой она была когда-то. Теперь ее новый дом находился прямо за углом. Это было непостижимо и казалось настоящей сказкой.
Автомобиль остановился у тротуара, и они увидели Канвейлера, стоявшего в синем костюме с белым воротничком и котелке перед зданием на бульваре Распай. В одной руке он держал трость, а в другой – железный ключ. Ева испытала облегчение, когда Пикассо вышел из автомобиля и обнял ее за талию.
– Рад встрече, Канвейлер.
– Я тоже, мсье Пикассо.
