Александра Девиль - Корсары Таврики
«Я чувствовала, что девочка моя жива! — повторяла Марина сквозь слезы. -- Я никогда не могла смириться со смертью Примаверы. Но теперь не знаю, что было бы лучше для нее: утонуть в море или быть проданной в рабство». «Малышку Примаверу невозможно представить рабыней», — сказал тогда Донато, на которого вести из прошлого тоже произвели тяжелое впечатление.
Когда Аврелия узнала всю правду об исчезновении своей старшей сестры, ей многое стало ясно. Конечно, она разделяла грусть родителей, но вместе с тем девушке было обидно и за себя; ей казалось, что родители, особенно отец, невольно сравнивают ее с Примаверой, которая, судя по всему, была бойкой и своенравной непоседой. Может, тем она их и умиляла, но младшей дочери они не позволили стать такой. Аврелию с детства приучили к мысли, что родителей, особенно мать, нельзя огорчать и тревожить капризами, плохим поведением, дерзкими и неосторожными поступками. Девочка любила родителей больше себя, а потому согласилась ради спокойствия матери смирять свой нрав и порой поступаться своими желаниями. Ее хвалили, но в то же время Аврелия чувствовала, что, если бы старшая дочь не исчезла, то, конечно, сейчас она бы первенствовала в семье.
Зато у бабушки Таисии, умершей два года назад, Аврелия была любимицей — может, потому, что внешностью очень напоминала Марину. «Наша кровь, славянская, — иногда шептала Таисия, прижимая девочку к себе. — Роман и Примавера в отца пошли, а ты вся в мать — и лицом, и статью. Разве что глаза отцовские, южные».
Подрастая, Аврелия все чаще смотрела на себя в зеркало и тоже отмечала свое большое сходство с матерью: те же миловидно-округлые черты лица, тонкий гибкий стан, золотистые волосы. И на этом нежном лице, белую кожу которого чуть оттенял легкий румянец, выделялись жгучие черные глаза, обрамленные густыми темными ресницами. Ей говорили, что она красива, и это не могло не льстить юной девушке. Но слышала она и о том, что Примавера тоже была хорошенькой и могла бы вырасти настоящей красавицей, только похожей скорее на отца, чем на мать. «Наверное, у моей сестры лицо было бы правильным, как у римской статуи, а у меня вздернутый нос и пухлые губы», — думала Аврелия, разглядывая себя в зеркало. Впрочем, она не огорчалась из-за «неправильности» своих черт, так как уже понимала, что тоже хороша и привлекательна.
Едва у Аврелии начали появляться поклонники, как Марина еще строже стала следить за девушкой. Она решила, что рядом с ее дочерью должен быть только очень умный, надежный и состоятельный человек — такой, который защитит Аврелию даже в самые трудные времена и в самых жестоких испытаниях. Аврелия же еще не загадывала так далеко и ни в кого всерьез не влюблялась, а потому не спорила с матерью.
Когда пару месяцев назад девушке начал уделять повышенное внимание некий приезжий генуэзец Бальдасаре Гамацо, Марина отнеслась к нему с подозрением, да и Донато он почему-то не понравился. Что же касается самой Аврелии, то она была невольно польщена ухаживаниями Бальдасаре — молодого красавца, который сам себя называл богатым наследником знатного генуэзского рода. Но Донато сомневался в его происхождении и говорил: «Если он и вправду богат и знатен, то зачем поехал искать счастья в отдаленных генуэзских колониях? В Кафу обычно едут либо люди, обделенные судьбой, либо отъявленные авантюристы». Марина, подтверждая слова мужа, отмечала, что никому из соседей в точности не известно, кто таков, откуда родом и чем торгует этот самый Бальдасаре Гамацо. Аврелия не стала спорить с родителями, когда они дали понять Бальдасаре, что он нежелательный гость в их доме. Может, девушка и не согласилась бы с ними так легко, если бы красивый генуэзец затронул ее сердце. Но кроме обычного женского тщеславия, этот поклонник никаких чувств в ней не пробудил. Причем Аврелию, в отличие от родителей, не отпугивала сомнительность его происхождения; ей не нравилось в нем другое — слишком наглый раздевающий взгляд и вульгарные замашки, которые пробивались сквозь показную почтительность генуэзца. Ей казалось, что Бальдасаре смотрит на нее, да и на других девушек, как-то слишком уж оценивающе, и это ее настораживало. «Он похож на лошадника, выбирающего породистую кобылу, а не на благородного нобиля», — сказала она однажды Кириене.
Генуэзец, отвергнутый семьей Латино, на какое-то время исчез, а сейчас, перед праздником святого Георгия, вновь появился в городе и, встретив на улице Аврелию с Кириеной и увязавшуюся за ними Раису, преградил девушкам дорогу и с нахальной улыбкой воскликнул:
— Приветствую первых красавиц Кафы!
Слова его соответствовали действительности, поскольку и стройная золотоволосая Аврелия, и Кириена, с ее ладной фигурой и красивым, ярким лицом в обрамлении темно-русых волос, были очень хороши и вполне могли считаться первыми красавицами Кафы. Но тон и ужимки Бальдасаре так покоробили девушек, что они едва удостоили его взглядами, а отойдя на некоторое расстояние, еще и высмеяли плебейские манеры генуэзца. Зато Раиса нашла Бальдасаре весьма привлекательным мужчиной и даже несколько раз оглянулась ему вслед. Дочь покойной Зои была младше Аврелии и Кириены на год, но, несмотря на свой юный возраст, проявляла заметный интерес к мужскому полу и, кажется, уже имела некоторый любовный опыт. Природа не наделила Раису ни красивым лицом, ни стройной фигурой, но девушка старалась восполнять недостатки своей внешности модной одеждой и кокетливыми манерами. Так, она одной из первых в Кафе стала носить высокий остроконечный чепец — эннин, похожий на сахарную голову. Этот головной убор, недавно введенный в моду французской королевой Изабеллой Баварской, Аврелия находила смешным, похожим на шутовской колпак, зато Раиса, которая была маленького роста, в таком «колпаке» казалась выше. Корабельный мастер Орест, отец Раисы, овдовев, потакал многим прихотям дочери, позволял ей одеваться на свой вкус и, наверное, не стал бы противиться, если бы она самолично выбрала себе жениха. Подумав об этом, Аврелия со смехом сказала Раисе:
— Если красавчик Бальдасаре пришелся тебе по нраву, то постарайся потанцевать с ним на празднике святого Георгия! Кажется, он не прочь найти себе в Кафе жену.
Аврелия понимающе переглянулась с Кириеной. Они обе замечали, что Раиса давно поглядывала на Романа, хотя он никогда не воспринимал ее всерьез. А накануне отъезда Донато с сыном в Москву было объявлено о помолвке Романа и Кириены, после чего Раиса уже не могла питать каких-либо надежд сблизиться с семьей Латино. И все-таки она не перестала навязываться в подруги Аврелии и Кириене, очевидно, считая, что дружба с одними из красивейших девушек Кафы сделает и ее более заметной в городе.
