Джудит Росснер - Эммелина
Эндрю, естественно, промолчал.
– Что ты думаешь о тридцатичетырехлетней вековухе, которая отказывает Саймону Фентону?
Ответил Мэтью:
– Не смейте говорить о ней так.
У Эммелины упало сердце.
Отец медленно, не спеша, повернулся, взглянул, словно только сейчас заметил присутствие Мэтью.
– Та-ак! Значит, кого же мы видим? Тридцатичетырехлетнюю вековуху, говорящую «нет» Саймону Фентону, и наглого парня, который указывает отцу, как надо с ней разговаривать!
Эндрю выбежал вон, прежде чем Генри Мошер смог приказать ему остаться. А старик двинулся на Мэтью. Он был страшен. Конечно, в последнее время он то и дело впадал в раздражительность, но таким не был еще никогда. Казалось, злобность, которую видел в нем Мэтью, странным образом материализовалась, вызвав к жизни совершенно нового, насквозь пропитанного злобой человека. Он шел на Мэтью, опираясь на костыль и занеся для удара свободную руку.
– Не думай, что я не сшибу тебя с ног оттого лишь, что ты Эммелинин отец, – сказал Мэтью.
Отец замер. Мать, и та подняла глаза от шитья, смотрела на них, опустив на колени работу. Стояла звенящая тишина, слышно было, как дует во дворе ветер.
Потом, так и не двинувшись с места, отец вдруг полностью изменился, осел. Казалось, что порыв ветра, долетев до него, вдруг выдул энергию, позволяющую ему думать, что он способен одержать верх над сильным молодым мужчиной. А этот стоявший перед ним силач был не из тех, кто отступит только потому, что противнику шестьдесят семь и он опирается на костыль.
– Ну, что же, – проговорил Генри Мошер. – Сшиби, если хочешь. – Но в голосе его не было вызова.
– А я не хочу, – сказал Мэтью. – Я хочу только, чтоб каждый знал свое место.
– О'кэй, о'кэй, – ответил отец, и Эммелина невольно взглянула на Мэтью: заметил ли он, что отец позаимствовал его любимое словечко.
На лице Мэтью ничего не отразилось, но вот отец, к ее полному изумлению, вдруг улыбнулся с довольным видом. Жестом, которым можно, сдаваясь, бросить оружие, он бросил костыль на пол, между собою и Мэтью, и воздел руки:
– Еще что, сынок?
Мэтью был абсолютно серьезен:
– Я хочу жениться на Эмми.
Чтобы принять эту новость, отцу понадобилось какое-то время, но все же спокойствия он, казалось, не потерял.
– Вот как? А Эмми знает об этом?
– Спросите сами.
Стоя по-прежнему перед Мэтью, отец, повернувшись, взглянул на нее.
– Эмми?
– Я люблю его, папа.
– Ого! – сказал он. – Значит, это любовь? – Такое ему, казалось, и в голову не приходило. – Да… Ну, что же… – Ступая осторожно и неуверенно – это ведь были первые шаги без костылей, – он медленно добрался до стола и сел.
– Слышь, Сара? – спросил он у матери. – Наша старшая дочка влюблена в мистера Гарни – вот этого.
– И отлично, – спокойно ответила мать. – Он прекрасный молодой человек.
Разве это ответ? В последнее время она только так вот и отвечала, и он отучился уже задавать ей вопросы, а она ведь была женой, с которой он прожил тридцать пять лет.
Эммелина взглянула на Мэтью. Он все еще стоял набычившись, словно зверь, ожидавший, что вот-вот нападут. Она попыталась ободрить его улыбкой, но он этого не заметил: по-прежнему неотрывно следил за отцом. И по лицу было не видно, чтобы он чувствовал себя победителем.
– Ладно, – сказал отец. – Похоже, вы все уже решили. Так, Эмми?
– Да, папа… – Она почувствовала неловкость и с трудом нашла силы сказать это.
– Ну что ж, мистер Гарни, – проговорил отец после довольно долгого молчания. – Думаю, нам по этому случаю следует выпить.
Мэтью наконец облегченно вздохнул, но Эммелина не смогла успокоиться. Его заботила только сиюминутная реакция отца, а ей нужны были гарантии на будущее.
– Так как, Мэт, спиртного у тебя не найдется?
– Найдется, – глянув на Эммелину, ответил Мэтью. – В доме у Эндрю. Сейчас принесу.
Отец поощрительно улыбнулся, и Эммелине вдруг показалось, что он затеял весь этот спектакль для того только, чтобы заполучить стаканчик виски. Присев против него за стол, она выжидала, что будет. Лишь только Мэтью вышел за дверь, веселость отца как рукой сняло. Он понурился, стал угрюмым, усталым, таким, каким она знала его уже много лет. И неожиданно ее охватил совсем новый страх. Лицо отца начало расплываться перед глазами.
– В чем дело? – спросила она, не совсем понимая сама смысл вопроса и не слишком рассчитывая на ответ. – В чем дело, папа?
– Что значит «в чем дело», Эмми?
– Он лучше, чем ты думаешь, – заговорила она, прижав ко лбу руки, моргая, чтобы избавиться от мути перед глазами.
– Он мальчик. Неважно, сколько он путешествовал. Он мальчик. – Отец говорил спокойно, сухо указывая на факт, и это было гораздо страшнее, чем его прежняя ярость.
– Он шесть лет уже твердо стоит на ногах, – сказала она. – Шесть лет проработал в дорожных бригадах, а теперь хочет осесть.
– Он не останется здесь. Все похожие на него файеттские парни уходят. Им здесь мало простора.
Она крепко стиснула виски пальцами. К дурноте примешивалась теперь и боль, такая сильная, что казалось, голову разнесет на куски. Пытаясь найти поддержку и утешение, она обернулась к матери. Та спала, сидя в качалке. Какое-то облачко тишины окружало ее, и Эммелине вдруг пришло в голову, что мать вряд ли долго пробудет еще на этой земле.
– Мама?
Она с улыбкой открыла глаза:
– Да, дорогая?
– Нет, я просто… – Она хотела спросить, как мать думает, сможет ли Мэт остаться в Файетте, но прежде чем нашла необходимые слова, мать уже снова задремала.
– У нас будут дети, – сказала она отцу.
– Это его не остановит, – буркнул тот.
Она беспомощно промолчала. Что скажешь? А ведь отец даже не знал о женщине с ребенком из Канзаса! Но Мэтью ничего не обещал этой женщине, не скрыл, что остановился у нее ненадолго. Мэтью вернулся с бутылкой; она едва видела сквозь пелену, как он берет кружки, наливает себе и отцу, садится напротив него – лицом к лицу. А ей хочется, чтобы он посмотрел на нее. Когда их глаза встречались, все остальное теряло значение.
Какое-то время мужчины пили, молча передавая бутылку друг другу. Голову ей стянуло, как обручем, но рвущая на куски боль прекратилась.
– Значит, – наконец выговорил отец, – ты не уходишь с бригадой?
– Верно.
– А на что думаешь жить?
– Я всегда находил работу.
– У-гу. Но здесь-то все по-другому. В иных краях все растет, строится, а здесь вот так… – И он жестом докончил мысль, сведя вместе ладони и превратив их в подобие чашечки.
– Ну, обо мне уж не беспокойтесь, – ответил Мэтью с явной ноткой раздражения (он не отец – от виски не размягчился).
– А я и не беспокоюсь, сынок. Просто спрашиваю.