История Деборы Самсон - Хармон Эми

– Но я никогда не перестану быть Деборой Самсон. Рано или поздно кто-нибудь догадается. В конце концов, мы ведь будем жить в той же колонии. Люди станут говорить о Деборе Самсон, женщине, которая переоделась мужчиной, чтобы попасть в армию. Мужчины, с которыми вы вместе служите, узнают. И жители Ленокса станут меня сторониться. А может, и вас. И ваших детей.

Он замолчал. А потом взглянул на меня, и я увидела, что мои слова его будто опустошили.

– Разве я недостаточно отдал своей стране? – спросил он. – Разве мне нельзя сделать что-то ради себя самого?

– Но разве они – ваши дети – уже не страдали? И вы хотите, чтобы я стала их матерью? Хотите, чтобы у ваших сестер была такая сестра?

– Да, – резко ответил он. – Я этого хочу.

– Ох, Джон. Вы не должны этого делать. Вы за меня не в ответе.

– Так вы думаете, все дело в этом? Думаете, я забываю о себе? И лишь чувствую себя в ответе за вас?

Он лег на меня, накрыл своим большим телом, обхватив ладонями мою голову. Я не могла дышать, не могла двинуться, но я этого и не хотела. И тогда он поцеловал меня, впился губами мне в губы, словно хотел вытянуть согласие у меня из горла.

– Так и есть, – выдохнула я ему в рот. – Вы чувствуете ответственность за меня.

– Дебора, – предостерег он, приподнявшись надо мной и мотнув головой. – Прекратите.

– Это похвально. И мне это понятно. – Я обхватила его руками и прижалась лицом к его шее, уткнувшись носом в ямку у ее основания, которую сотни раз хотела поцеловать. Его кожа была чуть соленой и терпкой на вкус. Это был его вкус, а я любила его так сильно, что с трудом удерживалась, чтобы не впиться в него зубами, не проглотить целиком.

Он застонал, не поднимая головы от моих волос:

– Значит, только вам можно брать на себя ответственность. Лишь потому, что вы постоянно делаете больше, чем следует, чем должны, и поступали так всю жизнь, и всегда прекрасно справлялись. Я люблю вас, люблю отчаянно, так почему мне нельзя чувствовать ответственность за вас?

– Мне достаточно того, что вы меня любите.

Он оторвался от меня и встал на колени, лишив меня своего жара, и тяжести, и вкуса, и запаха. Он пристально посмотрел на меня:

– Так не должно быть. Самсон, вам нельзя этим довольствоваться. Потому что мне этого недостаточно.

Я потянулась к нему, но он предостерегающе помотал головой:

– Не двигайтесь, черт побери.

Он вцепился руками себе в волосы и закрыл глаза. Я не сомневалась, что он молится, хотя его губы не двигались и голова не склонялась.

– Мы поженимся, – сказал он решительно, окончив молитву.

– Генерал…

– Дебора Самсон, вы станете моей женой. И да поможет мне Бог.

– Вы правда хотите этого? – В груди у меня вскипали радость и смятение. – На самом деле?

– Никогда в жизни не хотел ничего так сильно.

Глава 25

Необходимость, которая их вынуждает

Прибыв утром третьего октября в Филадельфию, мы – полторы тысячи солдат из четырех полков, генерал Хау и его адъютанты – узнали, что бунтовщики разошлись и конфликт разрешился. Мы въехали в город, чтобы оценить нанесенный бунтом ущерб, оставив войска на окраине, где они встали лагерем. Мне хотелось осмотреться, но генералу сразу пришлось принять участие в нескольких встречах, и я последовала за ним, удивляясь его выдержке и уважению, которое он внушал.

– Патерсон, комендант попросил вас остаться в Филадельфии, чтобы провести суд и вынести приговор тем, на ком лежит основная вина, – сообщил ему за обедом генерал Хау. – В конце концов, вы ведь юрист, и к тому же все мы ценим вашу рассудительность. Задача у вас будет проще, чем в последний раз. Эти солдаты еще не заслужили сострадания, которое вызывали прежние бунтовщики. Они новобранцы, ни один не успел еще испытать ни лишений, ни трудностей. Их следует выслушать, наказать и отпустить на все четыре стороны. Я же послезавтра отправлюсь обратно, в Уэст-Пойнт, и уведу солдат. В госпиталях полно больных желтой лихорадкой, казармы в центре города временно отвели под больницу, и, я полагаю, нам не следует прибавлять к этому еще и заботу о наших войсках.

У полковника Костюшко был дом в Филадельфии – он пригласил нас остановиться у него, пока не окончится суд. Он не собирался возвращаться в Уэст-Пойнт. Павильон стал его последним проектом, срок его службы окончился, и он с радостью возвращался в город, где прожил двадцать лет. Он предложил Агриппе остаться при нем и стать его камердинером, но Гриппи медлил с решением.

– Костюшко живет на Общественном холме, – сказал мне Агриппа. – Место самое изысканное. И жители тоже. Полковник происходит из богатой польской семьи, хотя об этом мало кто знает. Когда британцы в семьдесят седьмом захватили город, он решил, что они сожгут весь район, но дом вернулся к нему, пусть и без пары ценных вещиц, и полковник строит большие планы. Похоже, что в них вхожу и я.

Он вздохнул и поскреб щеки, обдумывая решение.

– Генерал Патерсон говорит, что решать мне. Я однажды был у Костюшко в доме, но жить там, если говорить честно, не хочу, и неважно, как сильно полковник мечтает сделать меня своим камердинером и как хорошо будет со мной обращаться. Но остановиться у него теперь будет куда приятнее, чем в казарме, и уж точно приятнее, чем в палатке на окраине города. Он ведь и генералу предложил пожить у него.

Но генерал Патерсон, как мы и планировали, вежливо отклонил приглашение Костюшко.

– Моя старшая сестра тоже живет на Общественном холме. Она ожидает меня и Шертлиффа. Мы остановимся у нее, пока дела удерживают нас в Филадельфии. Но я слышал, что доктор Тэтчер вызвался помогать врачам во временном госпитале. Думаю, полковник, он не откажется от вашего приглашения, – прибавил генерал Патерсон. А потом потрепал Гриппи по плечу и напомнил, что тот должен сам принять решение: – Я всегда найду для тебя место, Агриппа Халл. И комната в Красном доме останется за тобой, если ты этого захочешь.

– У вас есть Милашка, – пробурчал Агриппа и бросил на меня быстрый взгляд. – Я хочу чувствовать себя нужным.

Генерал помедлил, будто собираясь что-то еще сказать, но ничего не ответил. Мы сели на лошадей, пообещали вернуться утром и поехали по улочкам к разноцветным рядам домов и лавок, что тянулись вдоль суетливых речных пристаней. Миновали повозку, в которой везли больных желтой лихорадкой. Бледная женщина, стеная от слабости, держала на руках умершего ребенка. Мужчина перегнулся через край повозки и изверг на булыжную мостовую содержимое желудка.

Владелец ближайшей лавки, сердито ворча, вылил на лужу рвоты ведро воды, будто чтобы ее разбавить, и вернулся к своим делам. Город продолжал жить обычной жизнью – быть может, оттого, что желтая лихорадка не считалась заразной. И все же в Филадельфии возникали все новые очаги этой болезни, и город, как никакой другой в стране, стремился покончить с ней раз и навсегда.

Генерал спешился перед мастерской портного в переулке Элфрета и, пока я слезала со Здравого Смысла, привязал наши поводья к коновязи.

– Генерал? – окликнула я, потрясенно глядя на него. Ни о чем подобном мы с ним не договаривались.

– Вы не можете выйти замуж в форме, – очень тихо проговорил он. – Я скажу, что покупаю наряды для жены.

У меня перехватило дыхание.

– Я всякий раз жду, что вы ущипнете меня, как, бывало, делали братья, и скажете, что это лишь шутка, – прошептала я, прочтя в его взгляде вызов.

– Мы купим все, что вам понадобится. Туфли, чулки, платье – нет, пожалуй, несколько платьев. Гардероб. – Он нахмурился. – Не знаю только, что именно в него входит.

Я тоже понятия не имела. Я разбиралась в тканях, в их качестве, но никогда прежде ничего не покупала в мастерской готового платья. Мы с миссис Томас сами шили себе одежду. Я вошла в лавку вслед за генералом.

– Я не приму континентальные доллары, сэр, – предупредил хозяин, едва мы шагнули за порог.

Джон кивнул, будто ожидал этого, но я заметила, как он поджал губы. Портной не был виноват, что бумажные деньги не имели никакой ценности, но тем более несправедливым казалось, что ими платили солдатам.