Саша Карнеги - Знамя любви
– Глянь-кось, братец, что-то она нонче припозднилась.
– Небось, другого себе завела.
– А этот третий лишний, что ль?
Любовники постоянно встречались здесь. Кучер Льва Бубина доехал бы сюда и с завязанными глазами, даже лошади знали, где следует замедлить бег. Но на этот раз их за перекрестком огрели кнутом – такая была спешка! Заслышав стук колес, Алексей просиял, но повернулся лицом к реке и не шелохнулся, когда карета остановилась за его спиной.
Раздался стук каблучков, она приблизилась.
– О дорогой, прости! Знаю, опоздала, но раньше никак не получалось. Лев собирался в Ораниенбаум, надо было проводить его. Как только смогла вырваться, примчалась немедленно, – сбивчиво говорила Казя.
– Чего ты с ним возишься? Нужды-то ведь никакой, – мрачно произнес Алексей.
– Так надо. – Его недовольный тон испортил радостное настроение Кази, но она этого старалась не выказывать и продолжала так же весело. – Ты понял или нет – он уехал. Ночь – вся наша. Вернусь домой, когда захочу. Пожалуйста, Алексей, не сердись, – она взяла его руку, – Во всяком случае, не сегодня, «Остались считанные часы, – подумала она, – а он дуется, вот-вот устроит очередную сцену». Назавтра Алексей уезжал в Ригу – занять пост адъютанта при генерале Ферморе. Но он продолжал стоять с сумрачным выражением лица, и Казя, отвернувшись, сделала вид, что внимательно рассматривает тяжело груженные баржи, подымающиеся вверх по течению, и грязное двухмачтовое суденышко с коричневыми парусами, которые то беспомощно повисали, то надувались, когда налетал порыв влажного ветра. Разносившаяся над водой грустная песня и вовсе настроила Казю на печальный лад.
– Ты невыносим! – слезы обиды застлали взор Кази, она отняла свою руку. Последние дни он так часто впадал в уныние! – Мне тут нечего делать, поеду домой! – холодно проговорила она. Алексей встрепенулся, неожиданно рассмеялся и притянул ее к себе.
– Прости, любимая! Я просто дурак набитый! Ну скажи, что не сердишься на меня!
Казя, в свою очередь, рассмеялась. Ветер, наконец, покрепчал, паруса наполнились, у носа суденышка поднятая им волна вскипела и отразила лучи выглянувшего солнца, ярко высветившего мрамор парапета и каменные фасады больших домов над рекой. Казя в знак примирения сжала руку Алексея и улыбнулась глазами.
– Во дворец Баратынского, – приказал он кучеру.
– Слушаюсь, ваше превосходительство. Мигом! – с бесстрастным лицом откликнулся бородатый кучер и хлестнул лошадей.
В карете Алексей обнял Казю и покрыл ее лицо поцелуями. Лошади шли резвым шагом, кучер что-то мурлыкал себе под нос, и седоки оглянуться не успели, как оказались у места назначения. Казя выскользнула из объятий Алексея, со смехом отбиваясь от его рук, привела в порядок прическу и расправила складки платья.
– Идти на прием обязательно? – спросила Казя, когда они въехали во двор дома Баратынского.
– Обязательно, хотя бы ненадолго. Федор и вечер-то устроил специально для нас. Но мы ненадолго, обещаю тебе. – Он сдвинул губами мягкие завитки ее волос и поцеловал ухо. Тело Казн все напряглось.
– Карцель приготовит нам комнаты к тому моменту, как они понадобятся.
Перед крыльцом стояла карета, с ее козел спустился лакей и подошел к Казе.
– Графиня Раденская?
– В чем дело? – ответил вместо Кази Алексей. – Зачем тебе графиня?
– Граф Алексей Шувалов приносит вашей светлости извинения и просит разрешить ему побеседовать с графиней наедине.
– Он здесь?
– Да, ваша светлость. – Человек кивнул в сторону ожидающей кареты. Казя взглянула на Алексея и покачала отрицательно головой, но он отвел ее в сторону и объяснил, что ослушаться нельзя.
– Самый могущественный человек России... Ты не можешь обидеть его отказом... – Казя с удивлением выслушала эти слова. «Орловы и те боятся этого человека!» – Но постарайся не слишком задерживаться, дорогая! Я буду тебя ждать, ждать терпеливо! – Он даже проводил Казю до кареты Шувалова.
Граф Шувалов сидел, по своему обыкновению, в глубине кареты, далеко от окна, втянув голову в плечи, неподвижно, и только глаза его беспокойно рыскали вокруг. Он давно понял, что, оставаясь невидимым, можно увидеть на улицах города значительно больше.
– Как мило с вашей стороны оказать мне столь высокую честь, мадам! – Шувалов, едва шевельнув губами, изобразил на своем лице некое подобие улыбки, которая показалась Казе гримасой, застывшей на лице покойника.
– И очень любезно с вашей стороны, месье, что вы хоть на миг, но лишаете себя удовольствия лицезреть столь очаровательное существо! – Он отвесил Орлову легкий иронический поклон. – Возможно, впрочем, что содержание нашей беседы вознаградит вас сторицей за кратковременное расставание. – Цветистая фраза, произнесенная невыразительным и резким голосом, прозвучала очень неестественно.
Они миновали Летний сад на берегу Невы. Казя нетерпеливо ждала, что же скажет Шувалов, но он безмолвствовал. Колеса с железными ободьями громко стучали по булыжникам мостовой, кучер, растягивая слова, певучим голосом понукал лошадей. Казя молчала, твердо решив ничем не выказывать своего любопытства, молчал и Шувалов, и лишь когда карета поравнялась с Царицыным лугом, который оглашали крики детей, лай собак и топот маленьких ног, он заговорил. Первые же его слова привели ее в изумление.
– Тринадцать лет назад вы и великая княгиня Екатерина были подругами и играли вместе. – Он выглянул из окна на людную лужайку, с отвращением воскликнул: – На земле развелось слишком много народу. – И с шумом втянул в нос порцию нюхательного табака.
– В-в-вы о-о-о-чень хорошо информированы, – ответила Казя, даже не пытаясь говорить гладко. Она знала, что в этом разговоре ей не избежать заикания.
– Я почитаю своим долгом знать все обо всех. – Шувалов впервые взглянул ей прямо в глаза, и Казю поразило их необычайно холодное выражение. «Он бы за казнью или за пыткой узника в одном из своих потайных казематов наблюдал с таким же бесстрашным равнодушием, с каким взирает сейчас на шалости детей около карусели и качелей», – подумала она.
Шум гуляющей толпы перекрыл крик мясника: «Говядина! Кому говядины!» Старик в кроличьей куртке помахал перед окном кареты нитками сухих грибов. Кучер обернулся и шутливо маханул его по плечу кнутом.
– Пошел, старче! Небось, хочешь разжалобить господ до слез? – И, довольный, усмехнулся собственной остроте. «Господин верен себе, – подумал он. – Как ему надо поговорить по душам, он сразу сюда, на луг. Еще бы, в этом гаме человеку не собраться с мыслями, а толпа тут такая, что лошади с трудом сквозь нее продираются. Хозяин – парень не промах, своего не упустит, особливо с этакой кралей. Небось, облапит ее своими грязными ручищами».
