Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей
— Да, я была здесь, а где мне еще было, по-твоему, быть? Горлунг привела меня сюда, покормила и оставила отдохнуть. Такое блаженство снова спать в тепле! — радостно промолвила Прекраса.
— Не знаю. Здесь воинов много, — уклончиво сказал Даг, не глядя ей в глаза.
— Воинов много, — повторила она, не совсем понимая, что он имеет в виду, и удивленно подняв на Дага глаза, она спросила, — неужели ты подумал, что я…
— Ну, ты это же…. Но знай, я не потерплю, поняла? — хмуро прошипел Даг, осматривая Прекрасу с головы до пят.
— Ты думаешь, что я буду с кем-то из них ложе делить? — неуверенно спросила Прекраса.
— А что, оснований у меня так думать нет? Ты же родила дитя от брата жениха своего, — напомнил ей Даг — всё ходила в девках — перед дружинниками хвостом вертела.
— Вертела? — переспросила Прекраса, ей были очень обидны слова Дага.
— Ну, да, они, как олухи последние, все тебе в след глядели и глумливо улыбались. Не будь ты дочерью Торина, ручаюсь, что они всей дружиной бы тебе под подол руки бы запускали. И не только руки.
Прекраса стояла и удивленно смотрела на Дага, ответить ему ей было нечего. Слова эти жгучие, обидные стояли у неё в ушах, но внезапно вместо слез вызвали улыбку. Никогда прежде Даг столько с ней не разговаривал, значит, она ему всё-таки небезразлична. Может быть, он даже когда-нибудь её полюбит, будет относиться к ней, так же как и она к нему.
Прекраса улыбнулась и обняла Дага за шею, приподнявшись на цыпочки, она прошептала ему прямо в ухо:
— Я гляжу лишь на одного воина, что знаю давно. Того, кто не бросил меня в беде.
Прекраса не видела, но чувствовала, что Даг впервые за время их знакомства улыбнулся.
* * *Спустя несколько дней постоянных возлияний браги, да хмельных слез в обнимку с Рагнаром, Олаф отбыл к конунгу Ингельду Молчаливому, дабы вручить ему дары, что были привезены из последнего набега.
Горлунг вздохнула с облегчением, когда резвые скакуны с всадниками на спинах скрылись из вида. Олаф вел себя, словно бесхребетный слабак, вызывая своими постоянными разговорами о Гуннхильд у неё лишь раздражение. Разве так должен вести себя воин? Разве так должен вести себя мужчина, властитель земель? Горлунг передернуло.
Поскольку Олаф постоянно был либо пьян, либо хворал после выпитого, Горлунг так и продолжала вести всё хозяйство в Утгарде. И если кто-то из живущих во дворе людей и надеялся, что с приездом Олафа всё вернется на круги своя, то этого не произошло. Олаф отмахивался от всех вопросов, а Горлунг, стоило ей лишь что-то услышать, старалась сразу узнать суть проблемы и разрешить её.
Это доставляло ей ни с чем несравнимую радость, которую омрачал лишь тот факт, что двор был маленький и небогатый. Если бы, ох, если бы у неё в руках был бы большой двор, такой, как Торинград или Фарлафград, а лучше бы как они вместе взятые, как бы тогда она развернулась! Горлунг не приходило в голову, что такие мысли могли роиться только в голове истинной дочери князя Торина, его плоти и крови. Горлунг вообще в последнее время не вспоминала Торина, он умер для неё и наконец-то был погребен. Обретенная почти безграничная власть в Утгарде заставила её забыть отца, неприязнь к нему, былые обиды, всё это теперь не имело никакого значения для Горлунг, у неё наконец-то появилось дело, которому она посвящала всё свое время.
Прекраса, как и все остальные женщины, во всем слушалась Горлунг и покорно выполняла все её поручения, что рождало в сердце Горлунг приятную теплоту. Все годы своего девичества она в тайне лелеяла мечту помыкать сестрой, и надо же, боги предоставили ей такую возможность. Единственное, что не нравилось Горлунг в этой её новой жизни, — это то, что Даг — этот убийца Яромира, был жив, здоров и делил ложе с её сестрой. Тот, через кого боги отняли жизнь у милого её сердцу Яромира, постоянным напоминанием маячил перед Горлунг. Она презирала его и постоянно твердила Прекрасе о том, что негоже княжеской дочери миловаться с простым хирдманном. Но больше всего Горлунг стала ненавидеть Дага после его слов, что он бросил однажды днем, проходя мимо неё, возвращаясь с ратного поля:
— Знаешь, княгиня Горлунг, — Даг упрямо называл её так, словно подчеркивая этим словом каждый раз её побег из Торинграда, — а ты всегда была не такой, как все.
Горлунг холодно смотрела на него, ожидая, что Даг, памятуя о её целительстве в Торинграде, обвинит Горлунг в смерти Гуннхильд.
— Ты была еще совсем девчонкой, но в тебе столько было от князя Торина. Хоть и лицом вы не схожи, но манерами, словно две капли воды. А сейчас ты походишь на него еще больше.
— Хирдманн, — презрительно поджав губы, сказала Горлунг, — никогда не смей даже упоминать его имя. Родство с ним не красит никого, да и не похожи мы.
— У тебя, княгиня, — усмехаясь, сказал Даг, — нутро такое же, как и у князя Торина. Прекраска моя не такая, как ты. Ты же, словно железо закаленное огнем кузнечным, несгибаемая, не всякий воин такое нутро имеет.
Горлунг покоробило то, как Даг сказал о сестре, словно та была его вещью, хотя его слова о скрытой в самой Горлунг силе ей польстили.
— Прекраса тебе не жена, — заметила Горлунг, — она вообще не твоя.
Даг ничего не ответил, лишь покорно склонил голову в шутливом поклоне, но с этого мига Горлунг невзлюбила Дага пуще прежнего, нет в ней ничего от Торина, пустые наговоры всё это.
ГЛАВА 38
Олаф вернулся от конунга Ингельда Молчаливого трезвым, но больше всего на свете ему хотелось захмелеть, забыться и никогда не помнить страшных слов, что сказал ему отец. Конунг Ингельд навел Олафа на мысль, что в смерти Гуннхильд виновата Горлунг. О, какие жуткие вещи рассказывал Ингельд о бабке Горлунг! Олаф невольно вспомнил, как в первую встречу с Горлунг, когда он был так очарован ею, та говорила, что всему её научила именно бабка. О, великий Один, была ли хоть крупица правды в словах отца? Или же нет, это был наговор? Но ежели это гнусная ложь, то ради чего его отец возвел столь чудовищный поклеп на Горлунг?
Олаф содрогался, думая о том, что женщина, о которой он столько грезил, была ведьмой, убийцей. Неужели Горлунг могла так поступить? На какой-то краткий миг Олаф вспомнил, как она хотела утопиться, и всем сердцем пожалел о том, что тогда ранней весной помешал Горлунг исполнить задуманное.
Необычную угрюмость и молчаливость Олафа подметили и хирдманны, сопровождавшие его во двор конунг Ингельда Молчаливого. Поэтому, завидев вдали крыши Утгарда, возвышающиеся над пустошью, все они невольно вздохнули с облегчением. Это путешествие, что задумывалось таким веселым, оказалось тягостно-мучительным, но всё-таки подошло к концу. Удивительно, но никто из жителей Утгарда не встречал Олафа во дворе, хирдманнов не было видно, треплей тоже, даже вездесущие мальчишки не сновали вокруг.
