Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей
Наконец на круглой лесной полянке она остановилась, хриплые рыдания сотрясали её худую маленькую фигурку, плечи, всегда гордо расправленные, в этот миг печали горбились, как у древней старухи. Кусая губы, она сдерживала крик, что комом стоял в её горле, но ненадолго её хватило, вопль, леденящий душу, всё-таки сорвался с губ и эхом прокатился по лесу:
— Эврар…. Эврар….
Горлунг упала на колени, как подкошенная, раздался глухой стук, колени сильно ударились о подмороженную землю. Она хваталась за скованную первыми заморозками пожелтевшую траву, сдирая кожу с ладоней, ломая ногти, хищно согнутые пальцы оставляли борозды в земле. Но Горлунг не заметила этого, рыдая, она твердила лишь одно:
— Прости меня, …прости за отсутствие веры, и к кому? К тебе… прости меня, мой верный Эврар… Прости. Прости.
Горлунг повторяла и повторяла это простое слово «прости», словно оно могло изменить, вычеркнуть из памяти богов, из её собственной памяти те страшные проклятия, которыми она осыпала своего верного рынду еще совсем недавно.
* * *В Утгард Горлунг вернулась поздним вечером, уставшаая, но уже невероятно спокойная, выстроившая опять между собой и всем остальным миром крепкую, непробиваемую стену. Вечерняя тьма смыкалась над её головой, становилось холоднее, но она всего этого не замечала. Душа Горлунг по-прежнему терзалась, но в тоже время она чувствовала странное успокоение, словно Эврар, где бы он ни был, простил её. Или, может, ей это только чудилось.
Зайдя в общий зал, Горлунг увидела, что взгляды всех присутствующих обратились к ней. Молча, она сбросила с плеч чужой плащ и положила его у очага, там же, где и взяла, и тихо пошла в свой покой. Но в него Горлунг не вошла, уже подойдя к двери, она вспомнила, что там Прекраса, а её видеть Горлунг сейчас не хотела, да она никого в тот миг видеть не желала.
Поэтому Горлунг бесцельно бродила между дверей в одрины, лихорадочно думая, куда ей пойти. Но в тот же миг она услышала шаги и, обернувшись, увидела Олафа, он был хмур, лицо его выражало тоску и злость. Осмотрев её с головы до ног, Олаф подметил все: и грязное платье, и распавшуюся косу и руки, перепачканные донельзя.
Олаф, схватив Горлунг за локоть, втолкнул её в свой покой и закрыл дверь на засов. Обернувшись к ней, Олаф долго смотрел на неё, словно хотел задушить на месте, но вместо этого он вздохнул, провел рукой по волосам.
— Как ты могла? — закричал Олаф, словно только что смог немного умерить свою злость. Это были его первые слова, что он сказал ей с момента их встречи на берегу. Не так Олаф представлял себе всё это долгими одинокими ночами.
— Что могла? — удивленно подняв бровь, прохрипела Горлунг. Ни одна жилка в её теле не затряслась от страха, ежели обвинит Олаф её в смерти Гуннхильд, она не станет отпираться, пускай забьет насмерть.
Но Олаф, увидев её спокойное лицо, лишь тихо спросил:
— Почему ты ей не помогла? Почему позволила моей жене умереть? Ты же целительница.
— Олаф, — Горлунг удивленно посмотрела на него, и, собравшись с духом, сказала, — Гуннхильд не брала из моих рук ничего, я предлагала ей настои. Но Гуннхильд ненавидела меня и думала, что я её отравлю. Она считала, что я ревную тебя к ней, она думала, что …
— Как можешь ты отравить, ежели ты — знахарка? Как могла она такое подумать? Глупая, глупая …
Горлунг усмехнулась про себя, знахарка. Она вспомнила, как подсыпала Гуннхильд в питье и еду отраву. Горлунг, словно со стороны увидела, как на глазах у полного хирдманнов общего зала просила Гуннхильд разрешить вылечить её. Но жена Олафа упрямо мотала головой, ну что, же она сделала свой выбор сама.
Лишь одно удивляло Горлунг, почему никто не заподозрил её? Горлунг не знала ответа на сей вопрос. Какая-то маленькая, совсем незначительная часть её души отчаянно хотела, чтобы её поймали, уличили, чтобы доказать Суль, что злодеяние никогда не остается ненаказанным. Но никто: ни хирдманны, ни их жены, ни сама Гуннхильд не связали внезапную болезнь жены Олафа и то, что Горлунг руководила заготовками пищи на зиму и постоянно была там, где варят еду. Неужели это не очевидно? Почему они так доверчивы и глупы? Неужто то, что Олаф оставил её почти хозяйкой Утгарда, снимало с неё все подозрения?
От этих размышлений Горлунг отвлек голос Олафа:
— Ты хотела ей помочь? — удивленно спросил он.
— Да, — хрипло ответила та.
Олафу показалось, что тяжкий груз свалился с его плеч. Он так боялся, что Горлунг даже не пыталась помочь Гуннхильд, что она просто стояла рядом и смотрела на её мучения. Ведь женщины они такие, непредсказуемо жестокие, а Горлунг, кто её знает? Олаф никогда не мог предвидеть её реакцию на его слова или поступки.
Олаф подошел и обнял Горлунг за плечи, уткнувшись ей в волосы, он прошептал:
— Ты хорошая, не все видят это, но я знаю. Я скучал по тебе.
— Я рада, что ты скучал, — ответила она.
Словно заглаживая свою вину перед ним, Горлунг подняла свою испачканную руку и погладила Олафа по щеке. Боги выбрали его в пару к ней, значит, им суждено быть вместе. Им суждено любить друг друга и почитать, и совсем неважно, что она хотела, чтобы на месте Олафа был совсем другой человек. С богами спорить нельзя. Теперь она это поняла и приняла.
— А ты, правда, ревновала меня к Гуннхильд? — тихо спросил Олаф.
— Да, — помолчав, сказала Горлунг и опустила глаза долу, чтобы Олаф не заметил её холодных, равнодушных глаз.
* * *Прекраса проснулась в незнакомом покое, впервые за такое долгое время она спала на ложе, укрытая меховой полостью и в тепле — блаженство. Потянувшись, Прекраса села на ложе, и вспомнив прошедший день, она поняла, что это покой Горлунг.
Оглядевшись, Прекраса подумала, что покой небогатый, ежели сравнивать его с торинградскими одринами, но если представить избушку, в которой они с Дагом зимовали, то этот покой покажется самым лучшим в подлунном мире.
Прекраса взяла с сундука у окна черепаховый гребень и расчесала свои золотые косы, пропуская их сквозь пальцы, любуясь ими, наконец-то они чистые и благоухающие. Она так увлеклась этим занятием, что не заметила, как отворилась дверь в покой, и вошел Даг.
Он казался таким неуместным в этой маленькой одрине, что Прекраса невольно улыбнулась, глядя, как Даг в два шага пересек покой. Бывший дружинник князя Торина тоже побывал в бане, он также был одет в одежду с чужого плеча, зато чистую и добротную.
— Ты здесь была? — грозно спросил он.
— Ты напугал меня, Даг, — улыбнувшись, ответила Прекраса.
— Ответь мне, — грубо схватив её за локоть, потребовал хирдманн.
