Джери Уэстерсон - Вуаль лжи
И тут он кожей почувствовал, что позади кто-то есть.
Он бесшумно повернулся и схватил злополучного преследователя за глотку.
— Хозяин! — раздался сдавленный хрип.
Криспин отпустил Джека Такера и попытался разглядеть в темноте его лицо. Факелы сторожевой будки у въезда на мост почти не рассеивали туманный мрак, разве что на несколько шагов от подъемной решетки. Все, что Криспин мог видеть перед собой, были два широко распахнутых глаза.
— Ну, Джек? — негромко спросил он.
Глаза — словно крошечные свечные огоньки — мигнули и вспыхнули вновь.
— Трое. Возле моста. Кто такие, я не разобрал. И еще много человек на самом мосту. Три дюжины, наверное. Они смогли поднять решетку. Или подкупили сторожа, или…
Криспин осмотрелся по сторонам: Ничего: ни звука, ни шороха. Где Уинком? Он вообще появится?
— Пожалуй, ждать больше нельзя.
Криспин расправил плечи и направился к серому силуэту сторожевой будки. Двигался он неторопливо и уверенно, отлично зная, что его либо уже заметили, либо это вот-вот произойдет.
— Хватит, дальше нельзя, — раздался чей-то голос.
Криспин остановился. Пальцы, сжимающие ларец, побелели. В этом голосе чувствовался намек на иностранный акцент. Кажется, итальянский. Стало быть, не Махмуд? И тут Криспин вспомнил: тот же самый голос он давеча слышал в конюшне. Атаман шпионской шайки Висконти на английской земле.
Напротив сторожевой будки маячили три темные фигуры.
— Положите ковчежец на мостовую и отойдите в сторону, — приказал голос.
— Где девушка?
— Криспин! Я здесь!
Одна из фигур попыталась вырваться, и над ней тут же взметнулась рука. Криспин услышал шлепок, кинулся было вперед…
— Нет! — предостерег голос.
Криспин сжал кулак. Вот когда бы меч не помешал… Четырех прыжков, четырех взмахов хватило бы за глаза…
— Делайте, как вам говорят, и никто не пострадает.
Медленно, не сводя глаз с фигуры в центре, Криспин нагнулся и аккуратно поставил ларец на землю. Отступил назад, но не очень далеко.
Тот, кто был слева, подошел ближе. Лицо было скрыто капюшоном длинного плаща, чьи полы шелестели при каждом шаге и, наконец, накрыли мостовую широкими складками, когда он присел возле ларца. Человек тут же вскинул лицо на Криспина, и на сей раз тот его узнал. Беспалый. Криспин не стал ждать и ногой ударил итальянца в челюсть. Мужчина в беспамятстве отвалился назад, не издав ни звука.
Атаман рассмеялся:
— Не очень-то благородно.
— Зато сейчас мы с ним квиты. Отпустите девушку, и ларец ваш.
— Он мне ни к чему. Откройте крышку.
Присев на корточки, Криспин повиновался.
— Достаньте оттуда мандилион.
— А где мои восемьсот фунтов?
Вновь раздался смех.
— Рано или поздно терпение подходит к концу. Боюсь, сейчас уже слишком поздно. Только девушка. Я ошибся, она совершенно бесполезна и не стоила всех тех усилий. Впрочем, спасибо Махмуду: он любезно просветил нас, объяснив, как много она для вас значит.
Криспин тихо выругался. Затем поднялся на ноги, извлекая ткань. В мутном свете она отливала костяной белизной.
— Кидайте сюда.
— Вам надо — вот сами подойдите и возьмите.
Мужчина снова рассмеялся.
— Почему бы и нет?
Он потянул Филиппу за собой. Когда расстояние между ними сократилось, Криспин смог разглядеть слабый блеск лезвия, прижатого к горлу девушки. Он выпрямился и встал над ящиком. Сейчас они подошли достаточно близко, и Криспин напряженно всмотрелся в лицо Филиппы. Она держалась молодцом.
Что же касается мужчины, то его лицо по-прежнему скрывал капюшон, из тени высовывался лишь кончик носа. С уверенностью можно было сказать одно: незнакомец был высок и худощав.
Криспин мрачно показал на нож:
— Это ни к чему.
— Напротив. Выяснилось, что она настоящая дикарка. Вы бы видели, как она меня искусала! Хотя, пожалуй, в этом я не одинок.
Криспин не поддался на провокацию. Он вглядывался в туман на мосту, откуда в их сторону уже шли люди. Кажется, вон тот верзила — Склаво.
— Все, выговорились? Здесь холодно, и мне уже надоело возиться с вами.
— Надо же, какое нахальство… Хотя я держу все козыри. Вы дерзки, Криспин Гест. Это мне нравится. Вы удивляете меня. — Он покачал головой. — О, если б только мои подручные были столь же умны… Впрочем, советую воздержаться от скороспелых суждений. Мы — одна семья. Порой, однако, приходится нанимать людей со стороны, и вот они-то, к сожалению, не так сообразительны.
— Людей вроде Махмуда? Я ожидал, что увижу его здесь.
— Боюсь, он слишком увлекся. Мы действительно как-то раз прибегли к его услугам, однако теперь выяснилось, что он работал и на наших соперников. В Константинополе. Они хотят заполучить мандилион обратно.
Криспин тем временем изо всех сил пытался уловить хоть какие-нибудь звуки, свидетельствующие, что помощь на подходе. Придется потянуть время.
— Из Константинополя, говорите? Что-то я не припомню, чтобы там имелся какой-то мандилион.
— Да и я о нем не слышал, пока наконец один из торговцев с Востока не рассказал мне легенду. Я должен был увидеть все собственными глазами. А когда мой хозяин услышал эту историю, то захотел обладать реликвией.
— И что это за легенда?
— Говорят, много столетий тому назад в городе Эдессе правил царь Абгар, страдавший проказой. Даже в своей дальней провинции он был наслышан о чудесах Иисуса Назаретянина. Абгар послал личного писца по имени Ханнан, чтобы тот привел с собой Господа нашего и вылечил царя… Писец обошел всю Иудею, попал наконец в Иерусалим и нашел там Иисуса. Однако Господь наш не мог оставить своих учеников, чтобы помочь Абгару, и тогда отчаявшийся писец решил нарисовать портрет Спасителя, чтобы царь, поклоняясь ему, излечился. Однако Христос, тронутый искренностью писца, взял убрус-полотенце и обтер им лик Свой — и вот так на ткани остался образ нерукотворный. Он-то и называется «мандилион».
Итальянец подтолкнул Филиппу вперед, и Криспин отступил точно на такое же число шагов. Сейчас мужчина и его пленница стояли над ларцом.
— Вместе с этим платом писец вернулся в Эдессу, — продолжал мужчина. — После первого же взгляда на образ Господень царь чудесным образом исцелился и стал ревностным христианином. Все жители его владений прошли таинство крещения. На мандилион молились многие годы, а затем старый монарх умер, и страной стал править его сын. Этот неверный не желал почитать ни Господа нашего, ни его нерукотворный лик, вернувшись к старым, нечестивым обычаям своего народа. Епископ Эдесский, опасаясь за судьбу мандилиона, спрятал его в церкви, а тайник наглухо замуровал… Впрочем, сокровище потом отыскали, и сам император Константин купил его за двести сарацинских пленников и двенадцать тысяч серебряных монет. Император ценил его больше всего на свете, поскольку чудотворный плат не только обладал исцеляющими свойствами, как и большинство священных реликвий, но и потому, что никто не мог лгать в его присутствии. Так гласит легенда.
