Джоржетт Хейер - Черная моль
— Лавиния! Жестокая прекрасная моя мучительница!..
Она отобрала ручки — явно не в восторге от его вторжения.
— Как это глупо, Гарольд! Я не могу позволить, чтоб вы терзали меня каждый день!
Затем она все же позволила Лавлейсу присесть на подоконник и он снова завладел ее ручками. Так любит она его или нет, пусть говорит прямо! Ах, ему все же не стоит вести себя так опрометчиво и глупо… Нет, он просто ушам своим отказывается верить!.. И тут Гарольд снова принялся за свое и начал уговаривать миледи бежать с ним. Напрасно леди Лавиния молила его успокоиться; да, она разожгла это пламя, и теперь оно угрожало поглотить ее. Он был так настойчив, что, опасаясь появления Ричарда, который мог войти с минуты на минуту, и напуганная тем, что может произойти, когда муж увидит эту сцену, она обещала Лавлейсу дать ответ завтра вечером, в театре. Только таким образом от него, наконец, удалось избавиться. И она испустила вздох облегчения, наблюдая из окна, как он пересекает площадь. Нет, она очень любила своего дорогого Гарри, но порой он все же бывал так утомителен…
Достав из кармашка маленькое зеркальце, она критически осмотрела в нем свое отражение, подкрутила один локон, откинула назад второй. Она не хотела выглядеть старой и некрасивой сегодня вечером и от души надеялась, что Ричард этого не заметит. Взглянула на часы и удивилась, что его до сих пор еще нет. Затем придвинула к креслу табурет и села. Вздохнула и вдруг поймала себя на том, что выступает сейчас в совсем не свойственной ей роли, стараясь ублажить и удержать мужа. А затем вдруг подумала: с каким, должно быть, нетерпением дожидался он ее в прежние времена, с тем же нетерпением, с каким ждет она его сейчас… Только теперь начала леди Лавиния понимать, что супружеская жизнь ее Дики отнюдь не была усыпана розами.
Дверь отворилась, в комнату вошел Ричард. Глубокая морщина залегла между бровей, но губы были сжаты решительно и твердо. Окинув жену мрачным взором серых глаз, он подумал: до чего же она все-таки красива!
Леди Лавиния улыбнулась и кивком указала на кресло.
— Садись, Дики! Я так рада тебя видеть… Весь день было так скучно и одиноко, нет, честное слово!..
— Вот как? — заметил он и стал играть ее ножницами. — Нет, пожалуй, я садиться не буду. Хочу поговорить с тобой, Лавиния. Мне есть что сказать.
— О, правда? — воскликнула она. — Что-то приятное, да, Дики?
— Нет, боюсь, что нет. Я намерен положить конец.
— О… о, вот как? Но чему именно?
— Всему! Этой подлой лживой жизни, которую я влачил все эти годы!.. Я… я собираюсь открыть всю правду!
— Ри-и-чард!..
Уронив ножницы, он начал нервно расхаживать по комнате.
— Вот что я скажу тебе, Лавиния… Я не в силах выносить этого более! Не в силах! Просто не могу! Мысль о тех муках, что испытывает мой брат, сводит меня с ума! Я должен сознаться!
— Ты… Но ты не можешь! — взвизгнула Лавиния. — После семи лет! Дики, ради всего святого… — щеки ее то вспыхивали румянцем, то снова бледнели.
— Нет, я не могу и далее жить во лжи… и чем дальше, тем мучительнее она для меня… Особенно с тех пор… как я повстречал Джека… тогда, на дороге. И теперь выносить этого просто не в силах. Везде, куда ни пойду, так и вижу его… Он стоит перед глазами и смотрит на меня так… так… Нет, тебе этого не понять!
Лавиния отбросила рукоделие.
— Нет! Нет! Не понимала и никогда не пойму! И потом, о чем ты раньше думал, Дик?
— Знаю. И трусости моей и слабости нет прощения… Понимаю все это, но теперь еще не поздно… исправить. Через неделю все узнают правду!
— Что… что ты хочешь этим сказать?
— Я попросил всех, кого это касается, приехать в Уинчем в следующую пятницу.
— Господи Боже! Одумайся, Дики!
— Я уже все обдумал. О, один Господь свидетель, как нелегко мне это далось!..
— Но это просто нечестно по отношению ко мне! Подумай, вспомни о своей чести, Уинчем!
— Моя честь не стоит ни гроша. Вот что я думаю по этому поводу.
Вскочив, она схватила его за плечи, затрясла.
— Ричард, ты сошел с ума! Ты не должен этого делать! Не смеешь!
— Умоляю, Лавиния, даже не пытайся! Я все равно не изменю своего решения. Это бесполезно. Что бы ты там ни говорила, я это сделаю.
Лавиния впала в ярость и отпрянула от мужа, позабыв о всех своих добрых намерениях.
— Ты не имеешь права меня позорить! И если посмеешь, я тебя не прощу! Я не останусь с тобой! Я…
Именно этого он и боялся. Однако чувствовал, что уступить сейчас просто не может, не должен.
— Знаю. Я предвидел это…
На миг она лишилась дара речи. Так он, выходит, знал! Он, видите ли, предвидел! Он принял ее слова на веру. Он всегда знал, что она может бросить его. О, должно быть, просто устал от нее и будет рад избавиться. Что он там говорит?..
— Знаю, ты любишь Лавлейса. Я… давно это знаю.
Лавиния опустилась в ближайшее кресло. Как же далеко завела ее глупость…
— И разумеется, я не стану чинить вам препятствий…
Нет, это просто ужасно, чудовищно! Леди Лавиния закрыла лицо руками и разрыдалась. Так значит, это правда… Он ее не любит! Он любит миссис Фэншо… И она отчаянно рыдала, в ужасе от той бездны, что вдруг разверзлась перед ней.
Ричардом овладело бешеное искушение сжать ее в объятиях, но он сумел подавить его. Стоит поцеловать Лавинию и решимость его тут же будет поколеблена. Возможно, она даже сумеет его переубедить. И он отвернулся от жены, а сердце терзали ее всхлипывания.
Лавиния же продолжала лить слезы, втайне мечтая об утешительных объятиях мужа. О, она согласилась бы на все, если бы только ее Дики доказал сейчас, что любит ее! Однако он и с места не сдвинулся, и вдруг в ней взыграла гордость и, отняв платочек от глаз, она вскочила.
— Ты злой, злой! Ты жестокий!.. И знай, если ты это сделаешь, я тебя брошу!
Уж теперь-то наверняка он скажет хоть что-то, начнет возражать.
Но, собрав всю волю в кулак, Ричард сдержался.
— Я… мне жаль, Лавиния, — произнес он каким-то странным сдавленным голосом.
Бесполезно! Она сама убила его любовь и он только и мечтает о том, чтоб избавиться от нее. Лавиния подошла к двери, обернулась.
— Вижу, ты уже больше меня не любишь, — мертвенно-спокойным тоном заметила она. — Прекрасно понимаю… — затем, повернув ручку, она вдруг крикнула: — Ненавижу! — и выбежала из комнаты. Яростно шелестя шелковыми юбками, промчалась по коридору. Затем он услышал, как с грохотом захлопнулась за ней дверь, и в доме настала тишина.
Карстерс стоял совершенно неподвижно и не сводил глаз с ее скомканного рукоделия. Затем наклонился и подобрал его. От ткани слабо пахло фиалками — ее любимые духи. Он поднес клочок шелка к губам и начал страстно целовать.
