Елена Арсеньева - Звезда моя единственная
Мэри читала письмо, которое барон Мейендорф, русский министр[23] в Берлине, прислал императору. Случайно увидела на краю письменного стола и прочла. Папа́ в ту минуту не было в кабинете, и эта шалость напомнила Мэри, как однажды она вошла в кабинет под лестницей и открыла некую шкатулку…
Так вот, Мейендорф писал: «Лучшие партии Германии от нас ускользнули. Баварский принц женится на маленькой дурочке, которая не стоит того, чтобы развязывать шнурки на туфлях наших великих княжон. В этом чувствуется боязнь нашей роскоши и наших просторов, но в основе – наша величайшая непопулярность».
Император очень переживал. Он смотрел на череду этих неудач как на череду оскорблений, нанесенных не столько дочери, сколько ему самому и России. Медлить больше было нельзя, и он остановил свой выбор на австрийском эрцгерцоге Стефане, сыне венгерского наместника, эрцгерцога Иосифа. Ни сам Николай Павлович, ни Олли и в глаза не видели Стефана, но это сейчас не играло никакой роли. Однако Меттерних от имени всей Австро-Венгрии дал отказ русскому императору: правительство опасается, что появление русской эрцгерцогини подхлестнет антиправительственные выступления на окраинах империи, где живут славяне.
Олли загрустила, зачастила в монастырь… Мэри отчасти злорадствовала, отчасти сочувствовала – Олли и не знает, к чему стремится! Она ведь начисто лишена темперамента, она скучна и постна. Конечно, не все мужчины такие неугомонные распутники, как Максимилиан, однако им все же нужны жены не только для того, чтобы было с кем рядом восседать на тронах. Вряд ли Олли понравится то, что ее ждет в супружеской постели. Конечно-конечно, она будет делать хорошую мину при плохой игре и писать в дневнике такую же смесь лжи и правды, какую только что прочла Мэри.
Мэри задумчиво смотрела в окно. Внизу по набережной шел высокий мужчина, рядом – женщина с ребенком на руках. Все трое были в черном, возможно, схоронили близкого человека, например, отца и деда… Видно было, что женщине тяжело нести спящую девочку. Мэри наблюдала за ними с невольным волнением. Ребенку года три – столько же было бедняжке Адини, маленькому ангелу, который, наверное, теперь с небес любуется детьми, оставшимися на земле.
Мужчина остановился, взял ребенка у своей спутницы. Девочка склонила голову на его плечо и не проснулась, только обняла его за шею. Он повернул голову и посмотрел на окна дворца. Мэри показалось – прямо на то окно, за которым замерла она, увидев его лицо.
Боже мой! Несчастный! Как страшно он изуродован! Лицо покрыто тяжелыми шрамами, словно было сильно обожжено. Он уродлив, а женщина смотрит на него с нежностью, а девочка доверчиво обнимает его даже во сне. Они любят его… это счастливая семья. Судя по одежде, живут не бедно, хотя люди не светские. Наверное, купеческая семья, однако никакой показной роскоши. Ах да, ведь у них траур…
Кого бы они ни похоронили, эта смерть опечалила их, но не более того. Союз их неразрывен, это видно в каждом взгляде женщины, в ее улыбке, в том, как она погладила мужа по рукаву. Выражения его лица не разобрать из-за этих ужасных шрамов, но, конечно, и он любит ее, как же можно не любить такую преданную душу?!
И вдруг Мэри задумалась о том, как они нашли друг друга. Конечно, и у простолюдинов почти всегда родители решают судьбу детей, но, наверное, бывают и исключения – вот эти двое, конечно, сошлись по великой взаимной любви. Как глупы те, кто уверяет, будто люди простого звания, а особенно крепостные, не способны на возвышенные чувства! Это заблуждение посеяли сочинители, которым, в их тщеславии, больше нравится воспевать любовь господ, а не крестьян. Но у Карамзина бедная Лиза была всего лишь поселянкою… Да зачем далеко ходить за примерами? Гриня – этот штукатур в рваных штанах – дал Мэри не только страстные, неповторимые плотские ощущения. С ним она узнала, что такое любовь… она словно прикоснулась в те мгновения к золоту чистой пробы и, хоть передержала с тех пор в руках множество фальшивых медных монет, никогда не могла забыть того ощущения прикосновения к чему-то истинному, неподдельному.
Ошибаются те, кто уверяет, будто люди низшего звания не ведают высоких чувств. Но точно так же ошибаются и те, кто уверен, что рождение близ престола непременно сулит счастье. Совершенно не важно, где рожден человек, – звезды равным образом отмеривают каждому. Ты можешь быть богаче или беднее, но ведь счастье и любовь не купить за деньги!
Как несправедливо… родись Гриня не в той семье, родись она не в той, они могли бы найти друг друга и быть счастливы так, как счастливы эта молодая купчиха и ее муж с обожженным лицом. Им судьба поворожила, как говаривает Татьяна Борисовна Потемкина, фрейлина мама́ и знаток красивых русских выражений и обрядов. Недавно она рассказывала… когда церковь празднует рождество Иоанна Крестителя, в народе отмечают день Ивана Купалы. Вернее, ночь. Она полна чудес: звери говорят человеческими голосами, деревья бродят по лесу, расцветает золотой папоротник, который дает власть над земными недрами, а еще в этот день можно изведать судьбу, найти свою любовь. Нужно сплести венок из травы по имени любисток, укрепить в нем горящую свечу и пустить по реке. Если венок потонет, скоро умрешь. Если свечка погаснет сама по себе, будешь в жизни несчастлива. Если же кто-то выловит из воды твой венок и отдаст тебе, за того ты и замуж выйдешь.
И вдруг Мэри ощутила невыносимое желание попытать судьбу. День Ивана Купалы завтра! То есть волшебная ночь наступит через несколько часов. Сегодня вечером большой бал… а что, если после бала улучить минутку и выбежать из дворца, попытать счастья, узнать, что ей сулит судьба? О да, конечно, она уже замужем, у нее есть дети, возможно, будут еще, но отчего-то брезжит смутная надежда, что брак с Максимилианом однажды исчезнет, как дурной сон, развеется, будто дым, что эти оковы спадут с нее, как спадают кандалы с рук каторжника, обретшего свободу?
Решено! Однако где она возьмет траву, где возьмет волшебный любисток? Сейчас уже пора идти готовиться к балу, одеваться, у нее нет времени выйти, да и что толку искать эту траву на улицах и в саду, за ней нужно в лес…
Ах нет, все не так плохо! Ведь недавно был Духов день. И, по обычаю, всякий должен был оросить слезами пучок травы зури, которой потом украшали божницы. Обычно Мэри с сестрами со смехом кое-как выжимали из себя слезы (как-то раз даже пришлось послать горничных девушек к поварам за луком, вот ужас-то был!), однако в этом году она рыдала от всего сердца, оплакивая все горести своей жизни… а их немало, немало накопилось! Но ведь зуря – это и есть любисток! У нее есть трава для заветного венка!
