Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

Ближе к вечеру начался сильный дождь, подул холодный осенний ветер, раскачивая кусты и деревья в саду. Их ветви стучались о стены дома, желтые и коричневые листья уносились ветром, и что еще хуже – Ханна сообщила, что два окна наверху протекают.

– Надо положить несколько старых полотенец на подоконники, – предложила Тилли. – Иначе рамы покроются плесенью.

– Этот дом – настоящая бездонная бочка, – жаловалась Китти. – Летом я ремонтировала крышу, и это чуть не разорило меня. В следующей жизни я стану кровельщиком.

Эрнст фон Клипштайн появился в промокшем от дождя пальто, ветер несколько раз выворачивал его зонтик, и в конце концов он отказался от него и стал крепче держать шляпу.

Вместо цветов он вручил дамам мокрые коробки конфет и был несказанно рад, когда Ханна принесла ему теплые домашние тапочки.

– Прошу простить меня за внешний вид. – Он разгладил рукой мокрые волосы.

– Но почему? Ты хорошо выглядишь, дорогой Эрнст. Такой румяный и здоровый. Как после душа!

– В этом что-то есть, – со смехом подтвердила Китти. – Отныне мы будем выставлять тебя под дождь, прежде чем впустить, дорогой Клиппи. Но входи, скоро будем ужинать.

Мари с удовлетворением заметила, что Эрнст фон Клипштайн сегодня посвящает большую часть времени Тилли. В первое время после разлуки с Паулем он чуть ли не ежедневно приходил на Фрауенторштрассе и старался ее утешить. Ну что ж, это было мило с его стороны, но для нее это было скорее бременем, чем утешением.

– Видишь, Мари? – лукаво шепнула ей Китти. – Они уже сидят так близко друг к другу. Скоро возьмутся за руки и признаются в любви.

Китти надела одно из своих изящно скроенных платьев из светлого шелка, которое едва прикрывало ее колени и подчеркивало вновь ставшей девичьей фигуру. В ней было нечто среднее между ребенком и женщиной, она очаровывала, дразнила, флиртовала – ни один мужчина не мог пройти мимо нее. На кого бы она ни взглянула своими бездонными голубыми глазами, тот терялся. Мари заметила, что Китти давно устала от этой игры и поступает так только для того, чтобы снова и снова доказывать себе свою силу. Роберто, чернобородый художник, и Марк, владелец галереи, тоже были в числе ее покорных поклонников. Мари не знала, насколько далеко простирается благосклонность Китти к своим мужчинам. Если ее очаровательная невестка и вступала в интимную близость, то никогда не делала этого на Фрауенторштрассе.

– Неле, милая моя! Не могу поверить, что ты выйдешь из дома в такую погоду.

Все бурно обняли Неле Бромберг. Ей было уже за семьдесят, она была худенькой, как ребенок, ее коротко остриженные волосы были тщательно выкрашены в черный цвет. До войны она была известной художницей и продала много картин, но позже ее слава померкла, однако это не помешало ей полностью посвятить свою жизнь искусству. Мари нравилась эта эксцентричная старушка, и она часто думала, что, если бы ее мать была жива, она могла бы быть очень похожа на нее.

– О, дождь и гроза – это самая подходящая погода для нас, ведьм! – воскликнула Неле. – Было очень приятно прилететь к тебе на метле, моя маленькая воздушная фея.

Обычно она говорила слишком громко, что объяснялось тем, что с годами она все больше теряла слух. Но это никого не беспокоило. Даже дети, которым разрешалось побыть там некоторое время, находили тетю Бромберг милой и часто спорили, кто сядет рядом с ней за столом.

О, эти дружеские посиделки в доме на Фрауенторштрассе! Как там было непринужденно и весело! Никаких строгих правил этикета, как на вилле, никто не приказывал детям сидеть прямо и не пачкать скатерть. Не было ни хозяев, ни слуг, так как Гертруда распределяла обязанности среди гостей, которые охотно их выполняли. Накрыть на стол. Украсить стол цветами. Подать еду. Позаботиться о напитках. Особенно Клипштайн был рад оказаться полезным, но и Марк охотно нес блюдо с шупфнуделем, а художник Роберто аккуратно раскладывал столовые приборы рядом с тарелками.

Но позже, когда все было готово, они вместе сели за стол, где было так тесно, что приходилось быть осторожными, чтобы случайно не ткнуть вилкой соседа. Даже Ханна, которая поначалу вела себя робко, вынуждена была сесть, правда все еще ужасно смущалась, когда друзья Китти обращались к ней «фройляйн Йоханна».

Они ужинали, хвалили повара, шутили с детьми, рассказывали смешные истории, произносили тосты. Разговоры почти всегда были об искусстве. Марк Бёттгер, владелец галереи, который много говорил, осуждая одного и вознося до небес другого, рассказывал о художниках, ставших знаменитыми в одночасье, и о гениях, которые навсегда останутся непонятыми. Неле крикнула, чтобы он говорил громче, она не могла его понять, после чего Додо стала повторять старушке самые важные фрагменты разговора.

– Умную девочку ты произвела на свет, Мари. Что-то очень особенное. Когда-нибудь она всех поразит.

Неле всегда обращалась к друзьям на «ты», и Мари пришлась ей сразу по душе. Она очень хвалила картины ее матери, хотя, к своему большому сожалению, никогда не встречалась с Луизой Хофгартнер.

Когда все наелись и разговоры стихли, наступил час Лео. Мальчик пошел в музыкальную комнату, чтобы исполнить несколько пьес на фортепиано, что он и сделал с большим удовольствием. По знаку Мари музыканту аплодировали – на этом вечерний концерт закончился, и Ханна поднялась наверх с недовольными детьми, чтобы уложить их спать.

Теперь взрослые расположились небольшими группами в гостиной, устроились поудобнее на диване, заняли кресла. Роберто любил сидеть со скрещенными ногами на ковре. Он был заядлым гимнастом и продемонстрировал свои навыки, пройдясь по комнате колесом, но повредил хрустальную вазу и большое, плетенное из тростника кресло, поэтому Китти попросила его прекратить.

– Я обожаю это кресло! Я родила на нем свою дочь!

– На этом кресле? – озадаченно спросил Марк.

– Нет, вообще-то на софе. Той самой, где ты сейчас сидишь, мой друг.

Мари присоединилась к общему смеху. Сегодня она чувствовала себя немного уставшей, и ей было трудно сосредоточиться на разговоре. Возможно, дело было в алкоголе, крепком рейнском вине, не нужно было пить второй бокал.

Она вежливо слушала, что говорил молодой владелец галереи, улыбалась в нужных местах и обрадовалась, когда Ханна вернулась в гостиную и сообщила, что дети уже спят. Поскольку Марк теперь обратился к «фройляйн Йоханне», чтобы в очередной раз пригласить ее в свою галерею на Аннаштрассе, у Мари появилась возможность послушать другой разговор.

Тилли сидела рядом с Эрнстом фон Клипштайном и казалось, она открыла ему свое сердце. По крайней мере, на лице Клипштайна Мари увидела глубокое сочувствие.

– Какая подлость. Из чистой зависти, полагаю.

– Вполне возможно, – мрачно сказала Тилли. – Я усердно учусь и всегда одна из лучших. Для студентки важно показывать хорошие результаты, чтобы быть признанной профессорами. Но некоторым однокурсникам, к сожалению, это не нравится.

– И тогда эти парни появились пьяные в стельку возле дома вашей хозяйки с требованием их пустить?

– Да. И к тому же они утверждали, что уже несколько раз ночевали у меня. Тогда она расторгла со мной договор аренды.

Клипштайн глубоко, с сочувствием вздохнул. Наверное, он хотел взять Тилли за руку, но не решался.

– И что теперь? Вы нашли новую квартиру?

– Пока нет. Я оставила свои вещи у знакомой, это всего лишь чемодан и сумка с моими книгами.

– Возможно, я мог бы вам помочь, фройляйн Бройер. У меня есть друзья в Мюнхене.

Мари уже не слышала, приняла ли Тилли это предложение, потому что к ней обратилась Неле:

– Моя дорогая Мари. У вас двое замечательных детей, я вам ужасно завидую. Этот мальчик – маленький Моцарт. И он такой красивый со своей светлой челкой. Как ангел. Архангел.

– Да, я очень горжусь ими обоими.

Мари говорила, улыбалась, слушала и отвечала. Было приятно сидеть в этой комнате, такой теплой и уютной, в окружении веселых людей, в то время как снаружи ветер гнул ветви деревьев и дождь барабанил по оконным стеклам. Почему же она все еще чувствовала себя такой невыразимо одинокой?