Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

«Почему мы ссоримся? – подумала она. – Разве все, в чем я его обвиняю, не пустое? Просто мое воображение? Чистый эгоизм?»

Почему бы ей не пойти завтра на фабрику и не сказать ему, что она его любит? Что все остальное не имеет значения. Что только их любовь самое важное.

Но потом в памяти снова всплыла церковная скамья. Скамья семьи Мельцер в церкви Святого Максимилиана. Пауль между своей матерью и Серафиной фон Доберн. Его улыбающееся лицо, Серафина наклоняется к нему, чтобы лучше услышать его…

Нет. Любовь не может заменить все в жизни. Особенно любовь, основанная на лжи.

Декабрь 1924 года

– О господи, нет! Хоть убейте меня сейчас, госпожа. Но я не полезу в этот ящик.

Элизабет глубоко вздохнула от досады. Ей следовало оставить эту девушку в имении, с ней были одни неприятности. Рыжеволосая, пышногрудая деревенская простушка, которую постоянно укачивало в поезде, которая ни на что не годилась и к тому же боялась сесть в автомобиль.

– Возьми себя в руки, Дёрте! Уже стемнело, и мне не хочется трястись на старом извозчике.

Они стояли у вокзала Аугсбурга среди своих сумок и чемоданов, которые носильщик любезно поставил прямо в лужу. На родине было холодно, в свете уличных фонарей можно было видеть маленькие снежинки, которые гнал ветер. Тем не менее несколько инвалидов войны все еще сидели на корточках у здания вокзала, выпрашивая милостыню у путешественников.

– Я сейчас упаду замертво, госпожа! – стонала Дёрте. – В Кольберге однажды взорвался автомобиль. Был взрыв такой силы, что стекла в окнах лопнули.

Лиза была настолько измучена двухдневным путешествием, что у нее уже не было сил бороться с упрямой глупостью девушки. Но как только они окажутся на вилле, она возьмет эту девчонку на заметку. Так дело не пойдет. Дёрте может сразу же возвращаться обратно в имение. Или идти пешком, если ей так больше нравится.

Она проигнорировала ожидающие такси и помахала рукой извозчику на дрожках. По крайней мере кучер быстро уложил ее багаж и помог Элизабет забраться внутрь. Она была на седьмом месяце беременности, чувствовала себя тяжелой и неуклюжей, а ее ноги распухли от долгого сидения в поезде.

– Какой большой город, госпожа. И столько света. И дома, они тянутся до неба.

– Подвинься, чтобы я могла вытянуть ноги.

– Да, госпожа. О, они стали толстыми, как бочонки. Придется делать холодные компрессы с уксусом.

Элизабет не ответила. Послышался щелчок кнута, затем стук лошадиных подков по булыжникам, и дрожки дернулись в сторону ворот Святого Якова. Элизабет прислонилась головой к деревянной задней стенке и на мгновение закрыла глаза. Снова дома, в Аугсбурге. Она знала каждое здание, каждый переулок, могла бы с закрытыми глазами найти дорогу от вокзала до виллы. Это было приятное чувство, которому она сама удивилась. Должно быть, из-за беременности предстоящие трудности виделись в радужном свете. Странное дело. Иногда у нее было ощущение, что она живет под стеклянным колпаком, который смягчает все заботы и волнения, дарит приятное чувство уюта и защищенности.

Однако прекрасное состояние обычно длилось недолго, после чего Лиза возвращалась к мрачной реальности.

За последние недели она пришла к удручающему открытию: никто в имении не был огорчен ее отъездом. Даже тетя Эльвира, которая всегда была к ней добра:

«Ох, девочка. Твое место в городе, это было мне ясно с самого начала. Езжай с Богом и будь счастлива, Лиза!»

Она отпустила ее с легким сердцем. Даже Кристиан фон Хагеман лишь пожал плечами, услышав ее решение. Только Риккарда фон Хагеман, которую она никогда не могла терпеть, показалась расстроенной.

– И что теперь с нами будет?

Лиза успокоила ее. Клаус сохранил за собой должность управляющего имением, на этом настояла тетя Эльвира, потому что была очень довольна им и не хотела искать нового управляющего. Паулина и ее незаконнорожденный ребенок переедут в имение, так как Клаус намеревался усыновить мальчика. Возможно, у него будут еще дети, но это было его дело и ее больше не касалось. Прощание с мужем было даже довольно теплым, он обнял ее и поблагодарил:

– Я всегда любил тебя, Лиза. Как хорошую подругу, надежного товарища. – При этом она чувствовала себя довольно нелепо, потому что ребенок Себастьяна в ее животе активно двигался, как будто хотел привлечь к себе внимание. – Меня возмущает, что этот скучный малый попал в лунку, – с улыбкой добавил Клаус. – Но никто не может сказать, что я не старался, верно? – Лиза не стала комментировать его шутку, а сказала, что не держит на него зла и хочет расстаться мирно. Клаус кивнул, но, когда она уже хотела уйти, он снова схватил ее за руку. – Послушай, Лиза: если ты считаешь, что так будет лучше, я готов взять ребенка себе.

– Спасибо, Клаус. В этом нет необходимости.

Элизабет открыла глаза и выпрямилась, от тряски по булыжной мостовой у нее разболелась голова. Дёрте, которая дни напролет умоляла ее взять с собой в Аугсбург, теперь сидела неподвижно, как статуя, уставившись в окно кареты. Когда они проезжали мимо фонарей, в окне появлялись дома и прохожие, затем снова темнело. Только витрины магазинов были ярко освещены, и можно было даже разглядеть выставленные товары.

С тех пор как она уехала, в Аугсбурге многое изменилось. Казалось, что ужасные времена инфляции закончились, предприятия и компании стали восстанавливаться, дела на ткацкой фабрике Мельцера тоже пошли в гору. Странно, что мама так мало писала об этом. В последние месяцы ее письма были скудными, а от Китти вообще не было известий. Вероятно, они обиделись на то, что она все-таки подала на развод и хочет жить в доме родителей как разведенная женщина. Было понятно, что мама из-за этого расстроилась. Поведение Кити опять же было типично для нее. Младшая сестра вела довольно аморальный образ жизни – Серафина подробно рассказывала ей об этом. Китти открыто встречалась с разными мужчинами и имела любовные интрижки. Что ж, она всегда была склонна к богемной жизни, так было и раньше, когда она сбежала в Париж с тем французом.

В любом случае, у Китти было меньше всего причин для пренебрежительных замечаний в ее адрес. Возможно, если бы это сказала Мари… Но ни в письмах мамы, ни в письмах Серафины о Мари не упоминалось ни слова.

Они миновали ворота Святого Якова и продолжили путь.

– Уже темнеет, госпожа. Прямо как в преисподней. О, боже, что это за свет там вдали? Он мерцает и мигает, как тысяча светлячков.

– Там ничего не мерцает, Дёрте, – раздраженно возразила Лиза. – Это окна фабрики. Подожди-ка… это должно быть, хлопчатобумажная фабрика. Значит, они снова работают в ночную смену. Должно быть, у них много заказов.

Когда она покидала Аугсбург, все текстильные фабрики были на грани банкротства, практически не было шерсти и уж тем более хлопка, который можно было бы перерабатывать. Лиза пристально посмотрела вперед, пытаясь разглядеть вдали свет фабрики Мельцера, но безуспешно. Похоже, в той стороне появились новые здания, закрывающие обзор.

– Мне так плохо, госпожа. Мы скоро приедем? Иначе мне придется сказать кучеру, чтобы он остановился.

– Еще несколько минут. Надеюсь, ты сможешь продержаться.

Дёрте несколько раз решительно кивнула и продолжала смотреть на улицу. В самом деле, бедняжка была бела как скатерть – это путешествие и вид ночного города были, пожалуй, самым захватывающим, что случилось с ней в жизни до сих пор.

Старые парковые ворота все еще косо висели на петлях. Дёрте судорожно вцепилась пальцами в кожаное сиденье дрожек, когда они свернули на дорожку к дому. Вскоре в конце аллеи показались огни особняка. Во дворе включили фонари, их ждали. Утром она позвонила из Берлина и попросила маму не беспокоиться из-за ее приезда. Паулю не нужно никого встречать на вокзале, она сама наймет такси.

– Приехали. Ты видишь огни?

Кучер остановился перед лестницей, ведущей к главному входу, и Дёрте поспешила наружу, чтобы облегчиться прямо возле круглой клумбы, накрытой еловыми ветками. Открылась парадная дверь, и Элизабет с радостью узнала Герти, которая когда-то была ее горничной. Слуга, который теперь спускался по ступеням, чтобы взять багаж, был ей тоже знаком. Как же его звали? Иоганн? Нет. Джонатан? Тоже нет. Он казался высокомерным, но это могло быть обманчивое впечатление.