Екатерина Мурашова - Сибирская любовь
Подумав, Серж поднялся на ноги, отряхнул пиджак, вернулся на тропу и направился по прежнему маршруту вперед, туда, откуда пришел Петя Гордеев.
К округлому озеру с двух разных сторон подходили тропа и проезжая, хотя и поросшая травой дорога. И там, и там имелись небольшие песчаные пляжи, низкая, кучерявая, утоптанная охотниками и рыбаками трава, кострища, наломанный хворост. Прочие берега густо заросли тростником и камышами. Со стороны дороги, уходя в воду одним концом и образуя своеобразные мостки, лежало толстое, побелевшее от времени бревно.
Серж подходил к озеру аккуратно, сойдя с тропы и медленно продираясь сквозь подлесок. Старался не шуметь, но понимал, что до Чингачгука[3] ему далеко.
Едва выглянул на открытую воду, показалось, что за кустами орешника на том берегу прячется шарабан. Знакомый, прежде уж не раз виденный… Вот сейчас вспомнится, чей…
И разом все обрубило, стало не то что неважным, а истерически смешным, как гвоздь в ботинке на фоне Страшного Суда.
Серж ощутил, как от возбуждения задрожали губы, прижал к ним вмиг похолодевшие пальцы. Ухватился свободной рукою за подвернувшуюся рябину с прохладной, влажной корой.
Справа, поблизости от камышей, по гладкой поверхности озера медленно плавали огромные лебеди. Много, наверное, десятка полтора. Серж никогда не видел столько лебедей разом. За каждым по воде тянулся расходящийся хрустальный след. Следы пересекались, все птицы двигались, грациозно изгибали шеи, выглядели возбужденными, но не испуганными.
– Господи! Господи! – невольно шевельнулись губы молодого человека.
Эта картина – черное зеркало воды, рама из пожелтевшего тростника, белые лебеди с красными клювами, хрустальные треугольники, бесшумно возникающие и пропадающие – все это даже не было красивым. Это было грозно и торжествующе.
Отчего-то вспомнив латинские гимны и орган в католическом соборе, Серж внезапно ощутил себя лишним и уже хотел отступить назад, но тут же увидел еще…
…Осторожно ступая босыми ногами по бревну, к воде спускалась девушка. Из одежды на ней была лишь длинная белая рубаха. Лицо, обращенное к лебедям, разглядеть было трудно, но оранжево-красные кудри буквально приковывали взгляд. Такими огненными, буйно и туго кудрявыми иллюстраторы русских народных сказок изображают гривы и хвосты у сказочных лошадей. Серж даже подумать не мог, что такой цвет волос возможен у живого человека.
В обеих руках девушка держала что-то светлое, не то хлеб, не то пироги. Совершенно не обращая внимания на осенний холод воды, она по бревну сошла в озеро. Сначала вода доходила ей до коленей, и подол рубашки белым пузырем окружал ее ноги, потом глубина достигла пояса. Веснушчатое лицо девушки, (которое теперь было видно яснее, словно вода освещала его) оставалось безмятежным. Сержа трясло. Она зашла еще глубже, и Серж отчетливо видел, как всплыли под рубашкой большие округлые груди, может быть, слегка тяжеловатые для такой хрупкой фигурки.
Вытянув руки по направлению к лебедям, девушка вдруг заговорила или, еще вернее, запела на незнакомом Сержу языке, словно произносила молитву. Слова и особенно мелодика, ритм песни-молитвы казались смутно знакомыми, словно пришедшими из сна или далекого-предалекого детства. Нереальность происходящего усилилась почти до нестерпимости. Серж сильно прикусил губу и ощутил соленый привкус во рту.
Лебеди, явно волнуясь и описывая круги, стали, тем не менее, приближаться. «Но это же дикие лебеди, – сам себе сказал Серж. – Они просто ночуют в этом укромном уголке по пути на юг. Только и всего… Они боятся людей и не доверяют им».
Но вот вожак подплыл к странной девушке, склонил шею… Ее белые руки и его шея, сплетение, их отражения в воде… Его красный клюв и пламя ее волос… Хрустальные треугольники сходятся в том месте, где стоит девушка… Лебеди берут пироги из ее рук… Она что-то гортанно говорит им, проводит рукой по белым перьям… Дикие птицы не ведут себя так. Даже домашние гуси не очень-то дают себя трогать незнакомым людям – шипят и клюются… Лебеди ее знают?! Но кто же она?!
Тем временем девушка закончила кормить птиц, приласкала вожака и взмахом руки отпустила восвояси. Лебедь медленно заскользил обратно к камышам. За ним последовали остальные.
Девушка отвернулась и, раскинув руки, пошла по бревну на берег. По мере того, как она в мокрой, почти прозрачной рубашке выходила из воды, подтверждались все предположения Сержа относительно ее фигуры. У девушки были сильно развитые бедра и грудь, и невероятно тонкая для таких форм талия. Маленькие кисти и ступни, и длинная шея. Она напоминала статуи древневосточных богинь, олицетворяющих плодородие и сладострастие одновременно.
Уже у самой кромки леса девушка обернулась и сложным движением руки не то попрощалась, не то что-то сказала наблюдающим за ней лебедям. Ее безмятежное, какое-то отрешенное лицо странно не сочеталось со знойной зрелостью тела и огненными завитками волос.
Когда Серж, чертыхаясь и обдирая руки об колючки дикой малины и ежевики, добежал до противоположного берега озера, там уже никого не было. Единственным подтверждением реальности только что произошедшего были следы шарабана в грязи и лепешка необычно жидкого конского навоза. Должно быть, в лесу конь нажрался ягод и теперь у него был понос.
Глава 18
В которой Машенька ездит к шаману и встречается с Дубравиным-Опалинским
Как ни странно, охота ездить на прииск у нового управляющего не пропала. Гордеев его интерес поощрял, много беседовал с молодым человеком, не о горном деле, конечно (в нем он сам смыслил не более Сержа), а как бы о жизни, о правилах управления людьми. В тот день говорили о рабочих и их претензиях.
– В чем-то они ведь правы. Они – люди, участники процесса, а не винтики в механизме. Была договоренность… они рассчитывали на эти деньги, строили какие-то планы…
– Лишний раз в кабак сходить, – буркнул Иван Парфенович, продолжая, однако, терпеливо слушать.
– А что им еще-то здесь делать? Театров не предусмотрено! Послушайте, Иван Парфенович… Если б они душой за дело болели, как вы… как Печинога… они бы поняли, конечно, и не возмущались. Но ваше дело им – чужое. И знают они только, что их обманули. А когда человека обманывают…
Серж осекся. Представил себе вдруг московского обывателя, почему-то в стеганом халате, сидящего за столом в пахнущей мышами комнатенке и грустно взирающего на желто-розовые бумажки с замысловато исполненной надписью «Золотой лебедь». Нет, совестно ему не стало. Просто доказывать что-то Гордееву расхотелось.
