Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– Бесконечно благодарю вас, госпожа, – сказал пациент, которому она только что положила на одеяло пакет. – Вы даже не представляете, какую радость доставили мне. Не только из-за этих милых даров… Это просто невероятно прекрасно, что я могу пожать руку молодой женщине, да еще такой очаровательной.
Китти испугалась и хотела было отдернуть руку, но все же не сделала этого. Голова больного была вся перебинтована, вероятно, этот бедняга был серьезно ранен. Когда он произносил эти слова, звучащие так напыщенно, в его глазах стояли слезы. Китти поняла, что говорил он совершенно серьезно. Что же ему довелось пережить, если теперь его так трогают простое прикосновение, простая улыбка? Ах, эта проклятая-распроклятая война! Что сделала она, подлая, с мужчинами!
– Да, мы очень переживали, дорогой господин фон Клипштайн, – услышала она совсем близко голос Мари. – Не буду скрывать, что ваша жизнь висела на волоске. Однако теперь лихорадка позади, так что все будет хорошо.
Китти незаметно посмотрела в их сторону. Эрнст фон Клипштайн был очень взволнован и смотрел на Мари так, будто она была настоящей святой. «Наверно, дело в том, что сегодня сочельник, – подумала она. – Канун Рождества… Конечно, кругом будут слезы умиления».
Всхлипнув, она подарила раненому милую улыбку. Он скоро поправится и вернется к своей семье. Тот кивнул и пожал ей руку. Она придвинула к нему подарок в надежде, что он от нее отстанет.
– Знаете, ведь это исключительно ваша заслуга, фрау Мельцер, – услышала она слова фон Клипштайна. – Я уже хотел свести счеты с жизнью, хотел умереть. На земле не осталось ничего, ради чего стоило жить, ничего, что мне было бы дорого. Ни жены, ни ребенка, никакой надежды на счастье. И тут у моей постели появились вы и заговорили со мной. Это было как чудо, как голос с небес. Еще не все кончилось, жизнь продолжается…
«Ага, – подумала Китти. – Похоже, бедняге пришлось много чего пережить. И жена его, что ли, умерла? Эта… как же ее звали? Адельгейд? Аннетт? Алиса? Нет, не так. Адель! Верно, ее звали Адель. Если она умерла, то грех говорить о ней плохо, но вообще-то она была пренеприятнейшей особой. Так что чего ее жалеть. Уж не втрескался ли он теперь в Мари? Да, парню, похоже, совсем не везло – с Мари у него нет ни одного шанса».
Она подарила раненому теплую улыбку на прощание и стала дальше раздавать подарки. Когда подарки закончились, она вернулась на свое место. У нее немного кружилась голова, да и желудок был не в порядке. Ну да ничего – бывало и похуже. Когда она ходила беременной Хенни, то целых три месяца почти не могла есть твердую пищу, а сейчас, к счастью, все было иначе. Ну когда же, наконец, все закончится? Заиграла еще одна рождественская песня. На сей раз «Роза произросла…» Ребенком она считала, что в ней поется о коне, который убежал. О, как же ее тогда высмеяла Лиза.
Следом с места поднялась мама и произнесла речь, с которой она обычно обращалась к персоналу в доме, благодарила за верность и старания, напоминала, что все они – большая семья. Собственно говоря, каждый год она говорила одно и то же, но как это ни странно, все снова были счастливы оттого, что слышали эти слова. Потом наступил черед рождественских подарков – мама каждый раз старательно выбирала их, так как они должны были не только понравиться одариваемому, но и соответствовать его положению. Кухарка Ханна получила старое платье Мари, теплые шерстяные носки и пару совершенно новых ботинок на деревянное подошве. Фройляйн Шмальцлер, занимавшей в доме самую высокую должность, подарили несколько метров синей шерстяной ткани из маминых запасов, серебряную брошь и небольшую денежную сумму. Мама очень высоко оценила не только ее управленческие качества и верность, но и ее труд в лазарете – экономка направляла эту благородную работу в нужное русло.
Затем Шмальцлер от имени всего персонала поблагодарила семью Мельцер, подчеркнув, что каждый сотрудник считает работу на вилле большой честью. Китти усмехнулась: Шмальцлер, как и маме, на сей раз не пришло в голову ничего нового. Экономка выглядела изможденной, еще более худой, чем раньше, вокруг рта у нее появились морщинки.
Наконец-то объявился папа: у него, как всегда, были дела на фабрике. Как хозяин дома и работодатель он произнес несколько торжественных слов:
– Радостного рождественского праздника всем, кто здесь собрался, и всем тем, кто далеко от нас и кого мы любим и помним!
Последовали аплодисменты, слезы, слова благодарности. Доктор сыграл на рояле свои импровизации… После церемонии Китти первой поднялась наверх на третий этаж, где находился туалет. Уж ей никак нельзя было пить столько чая.
– Китти? Это ты здесь? – услышала она голос Лизы по другую сторону двери.
– Я сейчас. Прекрати дергать ручку!
Лиза действительно послушалась. Ах ты боже мой – как они ругались раньше в таких ситуациях. Однажды Лиза даже оторвала дверную ручку, уверяя, что Китти может просидеть в туалете до конца жизни.
– Что, уже занято? Ну, я так и думала, что опоздаю.
Это была Мари, похоже, она с юмором отнеслась к ситуации.
– Здесь Китти… И возможно, на несколько часов… Но уж если мы тут вдвоем, Мари, то я хочу сказать тебе кое-что, с глазу на глаз…
Китти уже собралась выйти из туалета, но теперь затаила дыхание: любопытство взяло верх. К сожалению, она не могла расслышать слов: должно быть, они отошли от двери. Она тихо нажала на ручку и выглянула в щелочку. Вот теперь она все слышала.
– Но это невозможно, Лиза! – простонала Мари. – Я запретила ей, я не раз объясняла, как это опасно.
– Очевидно, на нее это не подействовало.
– А ты абсолютно уверена?
Лиза со всей серьезностью кивнула. «Боже ты мой, – подумала Китти. – О ком же они говорят?»
– Фрау Бремер не раз была здесь, в лазарете, она навещала своего мужа. Она работает в прядильном цеху и видела это своими глазами. И не только она. Ханна и ее любовник ведут себя более чем неосторожно.
– В небольшом помещении, как ты говоришь? Совсем одни? О господи! Эта глупая-преглупая девчонка!
«Ага, – разочарованно подумала Китти. – Пожалуй, они говорят про кухарку и ее любовную связь с кем-то». Как будто в этом было что-то особенное. Она с шумом закрыла за собой дверь, так что Мари с Лизой отпрянули друг от друга и посмотрели в ее сторону.
– Я иду вниз, – бросила она им и быстро пошла к лестнице.
В столовой уже был накрыт стол с холодными закусками, как это, по традиции, было всегда в сочельник – чтобы прислуга смогла сходить на мессу, а потом собраться и посидеть на кухне. Стол выглядел красиво. «Брунненмайер настоящая искусница, уж куда там моей поварихе», – подумала про себя Китти. Та только и делала, что жаловалась – нет специй, нет приличного мяса, слишком мало масла и сливок, нет сала, чтобы нашпиговать жаркое. А вот Брунненмайер могла сварить вкусный суп, не имея под рукой почти ничего. А что она теперь приготовила? Говяжий язык – и где она только его взяла – и картофельный салат с вареными яйцами, даже салат из сельди под майонезом. Ах, какой же он источал аромат! И маринованная свекла, и соленые огурчики! Китти не могла не поддаться искушению и, сунув себе в рот маленький корнишон, с наслаждением его съела. Она вспомнила, как однажды ее поймали мама с Паулем – она стащила украшение на салате с селедкой. Ах, Поль, как же его не хватало! Старшего брата и защитника! Тогда он сразу же взял всю вину на себя…
Второй огурец она быстро положила назад, как только увидела входящую в столовую маму. Она переоделась для семейного торжества – на ней было шелковое платье, весьма старомодное, на взгляд Китти, зауженное в талии и с брюссельскими кружевами на вырезе. Да и цвет – бордо – делал маму как минимум на десять лет старше.
– Китти, моя дорогая. Дай тебя обниму. Какая же ты бледная… Тебе нехорошо?
Китти проглотила ответ, который чуть не соскользнул у нее с языка, и прижалась к матери. Ах, все-таки мама была чудесной женщиной, она сразу же чувствовала, если что-то было не так. Сможет ли она стать когда-нибудь такой же хорошей матерью?
