Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– Война не вечна. Ne vsegda budet woina. Когда война закончится, мы будем жить в Петрограде. Это красивый город… там много воды, много рек… каналов…
Она застегнула пальто и прижалась к нему. Пора было уходить, они не могли задержаться здесь надолго, иначе сотрудники фабрики заподозрили бы что-то неладное. Да, он часто рассказывал о Петрограде, своем родном городе. О царе, который часто останавливался в своем дворце, о могучей реке Неве, о своих родителях, которые вели там какую-то торговлю, но какую, она не поняла.
– Ты моя schena. Моя жена. Ljublju tebja… я люблю тебя, Channa… na vsegda… навсегда.
Его рука скользнула под пальто и нащупала сквозь юбку то место между ног, которое она до сих пор не позволяла ему трогать. В этот раз Ханна не сопротивлялась, но как только новое ощущение пронзило ее тело насквозь, она поняла, что вот-вот совершит ужасную глупость.
«Мари, – подумала она. – Я должна сказать об этом Мари».
Однако это было невозможно. Мари, дорогая, нежная Мари, та камеристка, которая раньше сидела рядом с ней на кухне… Ее больше не существовало. Мари теперь стала молодой госпожой, дававшей ей мудрые советы…
– Оставь… нет… – сопротивлялась она. – Надо идти. Ты первый, Григорий!
Он послушно убрал руку, но снова обхватил ее и прижал к себе, что-то бормоча. Скорей всего, он проклинал разлуку, которую им приходилось переживать каждый день. Им принадлежало всего несколько минут – крошечный миг счастья, за который, возможно, им обоим придется дорого заплатить. Когда-нибудь, но не сегодня.
Ханна осторожно заглянула в дверную щель: во дворе никого не было. Она дала знак Григорию, и тот молниеносно выскользнул наружу. Ханна подождала несколько минут, прежде чем покинуть упаковочную. Она все еще ощущала его присутствие, его губы на своих щеках, его руки на своей груди. Она бегло осмотрела свою одежду, ее пульс бился очень быстро: беспокойство о том, что ее обнаружат, уже взяло верх. Как они были неосторожны. Как глупы. Ослепли от любви. Что бы с ними случилось, если бы их поймали? Ее уволят со службы, прогонят с виллы, сочтут шлюхой и предательницей, возможно, даже посадят в тюрьму. А Григорий? Его ждала виселица.
Через дверной глазок она увидела, как обе работницы вышли во двор и скрылись в здании прядильны. Когда они открыли дверь цеха, страшный фабричный грохот, правда, приглушенный, но все же неприятный, донесся до Ханны. Она знала этот шум еще с тех времен, когда работала на фабрике и связывала оборванные нити. Тогда же она попала под разгрузчик сельфактора. Ей было тринадцать. Мать устроила ее на текстильную фабрику, и ей нравилось, что она могла прогуливать школу и зарабатывать немного денег. Какой же она была глупенькой и с тех пор не стала умнее.
«Ja ljublju tebja, – думала она, пока проходила через двор. – Я люблю тебя, Григорий. Na vsegda! Навсегда! Даже если мы умрем…»
Литва, декабрь 1916 г.
Моя милая, горячо любимая жена, наконец-то, наконец-то мы увидимся. Я все еще с трудом верю в это, происходящее напоминает счастливое видение, которое в любой момент может превратиться в ничто. Но это правда, это должно быть правдой, потому что я не вынесу, если второй раз меня постигнет такое же горькое разочарование.
Я приеду в Аугсбург на несколько дней сразу после Рождества. К сожалению, не на Рождество. Немного жаль, но это не должно омрачить наше счастье. Наведи для меня красоту, моя любимая, потому что я буду прилежным супругом, который не даст тебе спокойно спать ни одну ночь. Я слишком долго жаждал твоих объятий, и теперь у меня просто кружится голова при мысли о том, что я снова почувствую твое прелестное тело и завладею им.
Заканчиваю, прежде чем доверить бумаге очередную чушь. Пообещай мне никому не показывать это письмо, а сжечь его незамедлительно.
Скажи всем, что я бесконечно рад увидеть их, и прижми к сердцу наших малышей. Я немного волнуюсь, ведь они не знают своего отца…
До скорого свидания.
Твой Пауль, которому радость вскружила голову.
21
«Только не сегодня, не в сочельник, – размышляла Китти. – Может быть, в Новый год. Да, хорошо. В новогоднюю ночь, когда все гости соберутся у меня… или может быть, все-таки сегодня вечером? Но если расскажу сегодня, то это станет настоящим фурором…»
Машину тряхнуло, под капотом что-то выстрелило и щелкнуло, подняв в воздух облачко темного дыма.
– Людвиг! – завопила Китти. – Что это такое? Что вы сделали с автомобилем?
Шофер сидел за рулем ни жив ни мертв и смотрел, как поднимается дым.
– Спокойно, госпожа. Пожалуйста, спокойно. Это просто небольшой выхлоп…
– И вы называете это выхлопом? – прокричала она. – Да мы сейчас взлетим на воздух! Сделайте же хоть что-нибудь ради бога…
– Сейчас все пройдет, госпожа.
Они застряли в середине пути. Вдалеке, меж голых мрачных деревьев, виднелось красное кирпичное здание виллы. Ветер и дождь хлестали по переднему стеклу машины, растаявший снег образовал на дорожках и лужайках парка большие лужи. Китти заерзала на мягком заднем сиденье. Ее не прельщала перспектива идти до виллы пешком. Кроме того, в машине у нее была куча пакетов с рождественскими подарками, и они не должны промокнуть.
– Что, скоро пройдет? Ваши слова да Господу в… Аааа!
Следующий хлопок, от которого все задрожало, заставил их замереть.
– Это, верно, все из-за топлива. Сожалею, госпожа. Ведь мне пришлось слить все остатки. Сегодня я уже второй раз еду на виллу, сначала нужно было отвезти маленькую Хенни и фрау Зоммервайлер, а теперь вас…
Китти решительно дернула за ручку двери – ей было уже все равно, что ее дорогие сафьяновые сапожки оказались прямо в луже. Как знать, выживешь ли вообще в этой машине. Она бранила незадачливого шофера: черт возьми, ей все равно каким способом, но он должен доставить на виллу подарки, и они ни в коем случае не должны промокнуть. Сама же она пойдет пешком.
Стоило сделать несколько шагов, как она почувствовала сильные порывы ледяного ветра, забирающегося под пальто, и пожалела, что приняла это решение. Однако было поздно. Она отчаянно шла вперед и наконец добралась до круглой ротонды, покрытой еловыми ветками. Несмотря на вконец испорченное пальто и измятую шляпу, которую приходилось силой удерживать на голове, эта вынужденная прогулка все-таки доставила ей удовольствие. Она вспомнила то время, когда они с Лизой и Паулем резвились в парке, взбирались на деревья, играли в догонялки на лужайках. Ах, как же давно это было! Наверняка лет десять, а то и пятнадцать назад. Прошла целая вечность. Сейчас же вокруг здания из темно-красного кирпича завывал ветер, одно из стекол в зимнем саду дрожало в стальной раме, а терраса, на которой они так весело праздновали когда-то ее обручение и свадьбу, выглядела под дождем одинокой и покинутой.
Конечно же ее пальто опять зацепилось за железные перила, ведущие в зимний сад. К счастью, наверху ее ждало блаженное тепло печи и встречала взволнованная Августа.
– О Пресвятая Дева Мария! Госпожа! Вы же насквозь промокли, так и простудиться можно. Давайте пальто. И шляпу. О, какая жалость, она вся помялась. И сапожки…
Китти стащила с себя пальто, с которого стекали капли дождя, и сорвала с головы то, что осталось от ее когда-то дорогой шляпы. Увидев спешащую навстречу Мари, она с восторгом бросилась в ее объятия.
– Ах ты боже мой! Китти! – засмеялась Мари. – Ты совсем промокла. Быстро пошли наверх, наденешь какое-нибудь из моих платьев.
– А у нас еще есть время? Я думала, вы уже начали.
– Еще минут десять…
Взявшись за руки, они поднялись по лестнице на третий этаж и скрылись в бывшей комнате Китти, которая теперь стала комнатой для гостей. Как жаль, что надо спешить, было бы здорово, если бы она могла сейчас послушать Мари и попросить у нее совета. Золовка тем временем принесла платья, юбки, блузки, шелковое нижнее белье, чулки и хорошенькие домашние тапочки, подаренные ей когда-то Китти.
