Эльза Вернер - Проклят и прощен
Глубоко вздохнув при воспоминании о пяти отказах, которые он уносил с собой в могилу, Фрейзинг стал утешать себя мыслью об удивлении, какое вызовет повсеместно его смерть. Да, в глубоком уважении у него никогда не было недостатка, и городские газеты наверно поместят лестное сообщение:
«Мы берем на себя печальную обязанность сообщить нашим читателям, что один из известнейших и любимейших юристов, советник юстиции Фрейзинг, нашел достойный сожаления конец. Вся страна разделит с нами горе утраты этого прекрасного человека, вместе с которым, к сожалению, погибли драгоценные, незаменимые акты из архива Фельзенека».
Здесь Фрейзингом снова овладела глубокая скорбь, и, простирая руки к Гейстершпицу, он громко закричал:
— Ты, белое чудовище! Возврати мне мои акты, и я в самом деле поверю в твое колдовство!
Надо отдать справедливость Гейстершпицу: эта гора была исполнительна. Едва были произнесены эти слова, как невдалеке раздались веселые звуки бубенчиков. Если бы Фрейзинг не был так сильно занят составлением извещения о собственной смерти, то уже давно услышал бы их. Теперь он неожиданно заметил на повороте дороги сани, подъезжающие к месту катастрофы. Старый кучер поднял свой воротник, но дама, сидевшая в открытых санях, казалось, не обращала внимания на непогоду и весело смотрела на массу сыпавшихся на нее снежных хлопьев. Вдруг у нее вырвался крик изумления, и она, велев кучеру остановиться, воскликнула:
— Господин Фрейзинг, отчего вы сидите здесь, на дороге, в такую непогоду?
Бедный юрист в самом деле представлял довольно необыкновенное зрелище: Ансельм заботливо закутал его в шубу и укрыл ему ноги полостью. С добродушной покорностью сидел Фрейзинг на своем камне, как любитель-натуралист, несмотря на то, что был уже с ног до головы одет белым покрывалом.
— Фрейлейн Гофер! — воскликнул он. — Слава Богу, что я опять увидел человеческое лицо! Я уже думал, что должен умереть в полном одиночестве.
— Но что случилось? Встаньте по крайней мере!
— Не могу: я заколдован... то есть я повредил себе ногу, — поправился адвокат, со страхом заметив, что впал в суеверие, и начал рассказывать о своем несчастье, к которому разбитые сани служили печальной иллюстрацией.
Эмма Гофер, гостившая еще у своих родителей и возвращавшаяся теперь с короткой прогулки, вышла из саней. Она с христианским милосердием приняла участие в своем противнике, предложила ему место в своих санях и обещала довезти его до дома лесничего, где ему достанут сани.
— Только еще одна просьба, — жалобно сказал Фрейзинг, с трудом поднимаясь со своего камня. — Помогите мне немного, чтобы я мог добраться до того откоса.
Фрейлейн нашла это желание несколько странным, но не замедлила исполнить его. С ее помощью Фрейзинг перебрался на другую сторону дороги, где облокотился на камень и стал смотреть в пропасть.
— Вон они лежат там, внизу! — сказал он печальным замогильным голосом.
— Ах, Господи! Неужели люди? — в ужасе воскликнула Эмма.
— Нет, акты! Я отчетливо вижу синюю обертку пакета.
— Оставьте их с Богом там лежать! Мы не можем при настоящих обстоятельствах заниматься вашими скучными актами.
— Скучные! — воскликнул возмущенный адвокат. — Это интереснейшие и удивительнейшие дела из архива Фельзенека. Спор из-за границ тысяча шестьсот восьмидесятого года, который продолжался до тысяча семьсот десятого года, процесс о наследстве... Нет, с начала этого столетия Верденфельсы против Верденфельсов — младшая линия против старшей, на редкость интересный процесс, при котором даже произошел подлог документов. И все это лежит зарытым в снегу! Через несколько часов они промокнут и погибнут. Не может ли ваш кучер попробовать туда спуститься? Я бы щедро вознаградил его.
— Нет, — решительно сказала молодая девушка, — старику за семьдесят, и он способен лишь на самые легкие усилия. Неужели эти акты так дороги вам и вы с ними что-нибудь теряете?
— Все! — сказал Фрейзинг, безутешно глядя в пропасть.
— Хорошо, я сама достану их вам. Я выросла в горах и, если нужно, могу спуститься по самому крутому откосу. Где лежит пакет? А, вот там, вижу!
— Я не допущу, — запротестовал Фрейзинг, — это слишком опасно! Мой Ансельм не мог решиться на это, к тому же сегодня день святого Руперта.
— Как, и вы сделались вдруг верующим? — звонко рассмеялась Эмма. — Однако какое дело вольнодумцу до дня святого Руперта, который упоминается только в кодексе наших суеверий? Не беспокойтесь, я на дружеской ноге с этим святым, он не допустит меня сорваться, — и, не слушая дальнейших возражений, она храбро направилась к пропасти.
Все-таки спуск был опасен, но, к счастью, снег здесь был неглубокий, а деревья и кусты представляли достаточную опору. Эмма воспользовалась ею с большой ловкостью, после смелого спуска благополучно добралась до утраченного сокровища и немедля навьючила его на себя. Обратный путь с тяжелой связкой документов оказался еще труднее, однако храбрая девушка справилась и с этим. Смело вскарабкавшись на крутой откос, она наконец показалась на краю шоссе, разгоряченная, с трудом переводя дыхание.
— Вот дело тысяча шестьсот восьмидесятого года вместе с подлогом документов! — с торжеством воскликнула она, швырнув пакет на дорогу и окончательно вылезая вслед за ним.
Фрейзинг вздохнул с облегчением. К страху, с каким он все время следил за храброй фрейлейн, примешивалось очень приятное чувство, так как в этом самопожертвовании он видел неопровержимое подтверждение того, что ему открыла Лили. Для чужого, для противника так не рискуют, маленькая Лили не ошиблась. Преисполненный таких мыслей, Фрейзинг протянул руки к поднимавшейся по откосу девушке со словами: — Я вечно буду благодарен вам!
Эмма, смеясь, отклонила предложенную помощь.
— Благодарю вас, господин Фрейзинг, я сама справлюсь. Думайте лучше о своей поврежденной ноге, а что касается вашей вечной благодарности, то ее не заслуживает маленькая прогулка по горе.
Фрейзинг был, конечно, совершенно иного мнения. Он видел перед собой акты из верденфельского архива, думал о том, что еще четверть часа назад составляя свой некролог, готовясь перейти в вечность со своими пятью отказами, и его всегда немного сухие черты приняли почти мечтательное выражение, когда он сказал:
— Вы мне вернули веру в жизнь!
Фрейлейн Гофер, полагавшая, что эти слова относятся к спасенным актам, нашла, что адвокат немного преувеличивал, и с удивлением покачала головой.
— Господин Фрейзинг, вы знаете, что я вас глубоко уважаю, но ваша актомания...
— Ради Бога, только не это! — с ужасом перебил ее Фрейзинг. — Все на свете, только не глубокое уважение! Я не переношу никакого «глубокого уважения», у меня к нему настоящее отвращение. Презирайте меня, если хотите, но не уважайте глубоко, это мне приходилось испытывать слишком часто.
