Джулия Куин - Невинное развлечение
— Что это? — прошептал он.
— Ш-ш-ш-ш, — приказала она. Он последовал за ней в коридор. Здесь не было пустынно, то тут, то там стояли небольшие группы людей, но народу было гораздо меньше, чем в главном зале.
— Я ходила на разведку, — объяснила она.
— Похоже на то.
Она свернула за угол, потом еще раз и еще, людей становилось все меньше и меньше, пока они, в конце концов, не достигли тихой галереи. С одной стороны двери перемежались с огромными портретами. В строгом порядке: по два портрета между дверями. С другой стороны красовался длинный ряд окон.
Она остановилась прямо напротив одного из окон.
— Посмотри! — приказала она.
Он послушался, но не увидел ничего необычного.
— Мне открыть окно? — спросил он, думая, что это хоть немного прояснит ситуацию.
— Да, пожалуйста.
Он нашел защелку, откинул ее, потом поднял фрамугу. Она бесшумно скользнула вверх, и он высунул голову на улицу.
Он увидел деревья.
И ее. Она тоже высунула голову в окно.
— Должен признаться, я смущен, — сказал он. — На что я должен смотреть?
— На меня, — просто сказала она. — На нас. Вместе. С одной стороны окна.
Он повернулся. И посмотрел на Оливию. А потом… Ему просто необходимо было сделать это. Он протянул к ней руки, обнял ее, и Оливия прижалась к нему охотно, с улыбкой, обещавшей целую жизнь впереди.
Он наклонился и поцеловал ее, голодными, ищущими губами, и понял, что его бьет дрожь, потому что это был не просто поцелуй. Было нечто священное в этой минуте. Что-то истинное и благородное.
— Я люблю тебя, — прошептал Гарри. Он вовсе не собирался говорить это прямо сейчас. Он все время планировал, что скажет ей об этом, делая предложение. Но он не мог иначе. Это росло и ширилось внутри него, бурлило и жгло, он никак не мог удержать это в себе. — Я люблю тебя, — повторил он снова. — Люблю.
Она дотронулась до его щеки.
— Я тоже люблю тебя.
Несколько секунд он не двигался, только во все глаза смотрел на нее, пытаясь продлить это мгновение, позволить ему пропитать каждую клеточку его тела. А потом его накрыла совсем другая волна, первобытная и яростная, и он прижал Оливию к себе, целуя с жаждой мужчины, заявляющего свои права на женщину.
Гарри всего было мало — ее прикосновений, ее запаха, ее вкуса. Напряжение и желание туго переплелись в нем. Внезапно все вокруг исчезло — и контроль, и чувство благопристойности — все, кроме нее.
Его руки мяли ее одежду, пытаясь добраться до теплой и нежной кожи.
— Ты нужна мне, — простонал он, скользя губами от щеки по подбородку к шее.
Они закружились, двигаясь прочь от окна, и Гарри спиной почувствовал, что уперся в дверь. Он взялся рукой за ручку, повернул, и они ввалились в комнату, запинаясь и спотыкаясь, но все же держась на ногах.
— Где мы? — спросила Оливия, задыхаясь.
Он захлопнул дверь. Защелкнул замок.
— Неважно.
Потом схватил ее и прижал к себе. Ему следовало быть нежным, даже осторожным. Но он ничего не мог с собой поделать. Впервые в жизни его вела сила неподвластная никакому контролю. Сопротивляться было невозможно. Весь мир Гарри сузился до размеров вот этой, единственной женщины, до их тел и до необходимости показать ей — самым непреложным в мире способом — как он ее любит.
— Гарри, — выдохнула Оливия, прижимаясь к нему. Сквозь одежду он чувствовал каждый изгиб ее тела, и ему следовало… он не мог остановиться.
Он должен был почувствовать ее. Познать ее.
Он произнес ее имя и не узнал собственного голоса, хриплого от желания.
— Я хочу тебя, — прошептал он. А когда Оливия застонала в ответ и нашла губами мочку его уха, он коснулся губами ее собственного ушка и повторил:
— Я хочу тебя немедленно.
— Да, — ответила она. — Да.
У него перехватило дыхание, он отступил на шаг и взял ее лицо в ладони.
— Ты понимаешь, что я имею в виду.
Она кивнула.
Но этого было недостаточно.
— Ты понимаешь? — спросил он, звенящим от страсти голосом. — Скажи это вслух.
— Я понимаю, — чуть слышно выговорила она. — Я тоже хочу тебя.
Он все еще не двигался, он боялся перейти последнюю грань рассудка… приличия. Он уже знал, что готов посвятить ей всю жизнь, но еще не произносил клятвы в церкви, перед лицом ее родственников. Но, бог мой, если она собирается его останавливать, пусть сделает это прямо сейчас.
Она замерла. Несколько мгновений она даже не дышала, а потом взяла его лицо в ладони, повторив его собственный жест. Их взгляды встретились, и он увидел в ее глазах любовь и доверие — столь огромные и столь глубокие, что ему стало страшно.
Как он сможет стать достойным всего этого? Как он сможет быть уверен, что она с ним спокойна и счастлива, что она ежедневно, ежеминутно знает, как сильно он ее любит?
Она улыбнулась. Сначала нежной, затем умной, и, возможно даже, немного лукавой улыбкой.
— Ты собираешься просить моей руки, — прошептала она. — Ведь так?
От потрясения у него открылся рот.
— Я…
Но она приложила к его губам палец.
— Молчи. Просто кивни, если это правда.
Он кивнул.
— Не проси сейчас, — потребовала она так торжественно, будто была богиней, и смертные исполняли любую ее волю. — Сейчас не время и не место. Я хочу, чтобы мне сделали предложение как подобает.
Он снова кивнул.
— Но… если я буду знать, что ты собираешься просить моей руки, я, возможно, позволю убедить себя, что можно…
Другого разрешения Гарри не потребовалось. Он снова прижал ее к себе для обжигающего поцелуя, пальцами нащупывая затянутые в шелк пуговки у нее на спине. Они расстегивались легко, и через несколько секунд платье с шелестом упало к ее ногам.
Она стояла перед ним в сорочке и корсете, и светлая ткань мягко блестела в лунном свете, льющемся через незанавешенный верхний полукруг единственного в комнате окна.
Она была так красива, так чиста, так божественно воздушна — ему захотелось замереть и пить ее взглядом, хоть тело и горело от желания к ней прикоснуться.
Он сорвал с себя пиджак и ослабил узел галстука. А она просто стояла и тихо наблюдала за ним огромными от удивления и восторга глазами. Он расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке, ровно столько, чтобы можно было стянуть ее через голову, а потом, в последней вспышке разума, аккуратно сложил рубашку на стуле, чтобы она не помялась. Она издала легкий смешок и закрыла рот рукой.
— Что?
— Ты такой аккуратный, — сказала она, явно смущенная тем, что приходится на это указывать.
