Мюриел Болтон - Золотой дикобраз
Поговорить! Посередине ночи, и это после того, как все, что он хотел сказать, он ей уже сказал пару часов назад. Ну, что это за женщина, обожает вести разговоры по ночам!
Но де Морнак смягчался и прижимал ее к себе, чтобы она могла забыть свой страшный сон.
— Что тебе снилось? — сонно спрашивал он.
Она начинала плести какой-то длинный рассказ о том, как ее куда-то везли на лошадях, и все такое прочее. Выдумывала всякую чушь, лишь бы что-то говорить и слышать его голос, который он изредка подавал. И вот в тот момент, когда он уже снова начинал засыпать, она и задавала свой коронный вопрос:
— Ален, ты еще любишь меня?
И он давал ей свой неизменный ответ:
— Конечно, дорогая, ты же сама знаешь, что я люблю тебя.
Эта процедура повторялась раза два в неделю, и терпение де Морнака начало иссякать. Однажды, когда она разбудила его ночью после очень трудного дня и задала тот же самый до смерти надоевший вопрос: «Ален, ты спишь?», он рывком вскочил с постели.
— Ради Иисуса И Пресвятой Девы Марии! — закричал он. — Нет, я не сплю. Как я могу спать, если ты меня будишь?
С глубоким ворчанием он сорвал с постели покрывало и завернулся в него.
— Я возвращаюсь в свою старую холостяцкую постель, где меня не будут каждые полчаса будить, чтобы я выслушивал рассказы о каких-то дурацких снах!
Придерживая покрывало, он резко вышел из комнаты. Она прокричала ему вслед что-то жалобное, умоляющее, но дверь с шумом захлопнулась. «Какая же я идиотка, — проклинала себя Мария, — зачем мне надо было его будить, как было хорошо, покойно, когда он мирно посапывал рядом».
А де Морнак шагал по холодным переходам замка, бормоча под нос, что если это и есть счастливая супружеская жизнь, то такая жизнь не для него. Марию следует проучить. Если она не перестанет систематически его будить, он навсегда переберется в свои прежние апартаменты.
Урок этот для Марии даром не прошел — ночи его с тех пор стали более спокойными. Его, но не ее. Марию взяла в свои липкие руки бессонница. Раньше трех-четырех утра она никогда уже не засыпала, и эти ночи, не имеющие конца, стерли остатки ее былой красоты. И это ее тоже тревожило. Она пыталась бороться с увяданием, пыталась удержать супруга, но и то, и другое у нее получалось плохо. Если бы она могла его лучше понять, не предъявляла к нему таких непомерных претензий, не нарушала его покой, она вполне могла бы выиграть это сражение. Но ей все время хотелось, чтобы он разубеждал ее, развеивал ее сомнения. Она постоянно с этим к нему приставала и переполнила наконец чашу его терпения.
— Ален, ты еще любишь меня? — этот вопрос она задавала слишком часто.
И вот однажды он медленно повернул к ней свою голову и резко бросил:
— Не знаю.
Она глуповато-удивленно воззрилась на него.
— Ты не знаешь?
— Ты спрашивала об этом столько раз, что, по-моему, заслужила получить правдивый ответ.
— Конечно.
— Ну, так вот, единственное, что я знаю, так это то, что я любил тебя когда-то. Возможно, люблю и сейчас, но мы поднимаем по этому поводу столько шума, что теперь я даже не совсем уверен в этом.
Мария ничего не поняла.
— Скажи, ты меня любишь или нет!
— Знаешь что, мне кажется, у нас понятия о любви совершенно разные. Например, что ты понимаешь под любовью?
Мария была счастлива рассказать ему об этом.
— Я могу только сказать, что я думаю, когда говорю тебе о любви. Я хочу быть с тобой всегда. Всю свою жизнь я принесла в жертву тебе. Я душу свою продам дьяволу, если ты потребуешь этого.
Голос Марии дрожал, когда она говорила.
Де Морнак с сожалением покачал головой.
— Нет.
— Нет? Что ты имеешь в виду?
Он поднялся со своего кресла и устало подошел к камину.
— Если этот бессмысленный набор слов и есть любовь, то я никогда не любил ни тебя, ни кого другого.
— Ален! — всхлипнула Мария. — Это неправда. Ты только зол на меня за то, что я не даю тебе спать по ночам!
Легче всего для него было бы признать это и заверить ее в своей вечной любви, тем самым обеспечив спокойный вечер. Но он устал от этих ее постоянных слез и эмоций. «Пора положить этому конец, — говорил он себе, — раз и навсегда. Нам никогда не удастся достичь гармонии, и она должна перестать это требовать».
— Я вовсе не сержусь на тебя, и мне вовсе не хочется делать тебе больно. Я просто пытаюсь правдиво ответить на твой вопрос, но, по-видимому, правда тебя не интересует. Я бесконечно устал от этих твоих постоянных претензий. Тебе все еще кажется, что мы молоды и наш роман только начался. Я вижу, ты не удовлетворена тем, как я к тебе отношусь. Боюсь, тебе придется с этим смириться.
Это было жестоко по отношению к ней, но справедливо. Ведь что она делала до сих пор — с помощью слез, которые на него давно уже не действовали, она умоляла его, навязывала ему свою любовь, лезла к нему с ней, требовала, чтобы он отвечал ей тем же. Все это было совсем не то, что нужно. А сейчас она сделала еще одну грубую ошибку.
— Когда я подумаю, чем для тебя пожертвовала — своим сыном, своими друзьями, своим достоинством…
Он тут же прервал ее:
— А разве я просил тебя о чем-нибудь подобном?
— Но если ты никогда меня не любил, зачем ты позволил мне разрушить свою жизнь?
— Да. Мне следовало ожидать таких разговоров, — грустно заключил он. — Ты предпочитаешь не помнить, что это не я, а именно ты настаивала на браке. Я в точности перечислял (и не раз), что ты при этом теряешь, но ты упорствовала. У тебя всегда было свое собственное мнение обо всем, независимо от того, что об этом думают окружающие.
— Нет, это неправда!
— Нет? Ты хотела этого брака, чтобы с помощью церковного обряда успокоить свою совесть. А ты подумала, как это отразится на твоем сыне?
Мария не отвечала.
— Ты всегда повторяла, что Людовик — это для тебя все. Ради него ты была готова пожертвовать всем, даже надеждой попасть после смерти в Рай. Но слова ничего не стоят. Возжелав, чтобы епископ благословил твой грех, ты сделала ему больно. Разве это не пример твоей любви?
— Нет, — ответила она тихо. — Я была неправа, но не понимала этого.
— Да ты просто никого не хотела слушать. Что касается меня, то мне все равно. Я не возражаю против того, чтобы люди думали, что Людовик мой сын. Это меня забавляет. Но, уверяю тебя, Людовика совсем не забавляют грязные памфлеты о его рождении, что циркулируют по всей Европе. Люди хихикают ему вслед, когда он проходит.
У Марии перехватило дыхание.
— Я глубоко сожалею, — беспомощно пролепетала она.
Через мгновение она встала и страстно прокричала ему в лицо:
