Виктория Холт - Начало династии
Для короля не было большего удовольствия, как в чем-то взять верх над канцлером, и он часто вспоминал ту булоньскую женитьбу аббатисы.
Холодный зимний день. Они с канцлером ехали по лондонской улице, насквозь продуваемой морозным восточным ветром, Генрих озорно поглядывал на друга. Томас с трудом переносил холод. В такую погоду он надевал на себя вдвое больше одежды и против обыкновения требовал от повара жареного мяса и цыпленка. Жидкая кровь, говорил на это король; куда ему до крепких ветвей древа Плантагенетов! Изящные руки Томаса спрятаны в элегантные, но теплые перчатки, а руки короля даже под этим пронзительным ветром голые. Он говорил, что перчатки ему только мешают.
На глаза королю попался идущий навстречу бедняк с синим от холода лицом в продуваемой всеми ветрами одежонке.
— Видишь этого несчастного? — обернулся король к канцлеру.
— Бедняга, этот ветер выдувает из него душу.
— А я вижу его тело сквозь дырявую одежду. Будет благом в глазах Господа отдать ему теплый плащ.
— Конечно! И вы, милорд, столь нуждающийся в милости небесной, сможете ее завоевать таким благодеянием.
— Тогда давай спешимся.
Они сошли с коней, когда бедняк приблизился.
— Послушай, любезный, — обратился к нему Генрих, — не холодно ли тебе на этом ветру?
— О, милорд, еще чуть-чуть — и из меня дух вон.
— Тебе нужен теплый плащ. Что ты скажешь, если тебе его дадут?
— Вы смеетесь на бедностью, сэр, — сказал нищий и хотел пройти мимо, но Генрих задержал его и обернулся к Томасу:
— Я давно хочу посмотреть, как ты совершишь благодеяние. Посмотри, какой на тебе красивый и теплый плащ. Он богатого красного сукна и подбит мехом. Отдай его бедному старику.
— Милорд, — взмолился сразу побледневший Томас, — вы не так страдаете от холода, как я. Отдайте ему свой, вы не то, что я, вам все едино!
— Это так. Но тем благороднее будет твоя милость.
С этими словами он стал стягивать с Томаса плащ, тот всеми силами сопротивлялся, у них завязалась борьба. Генрих хохотал так, что прохожий решил, что оба сошли с ума.
— Давай, давай, — кричал король. — Давай, святой Томас Беккет. Этому бедняку нужен плащ, а у тебя он есть. Давай его сюда! Ничего, отдашь, отдашь!
Томасу не одолеть сильнющего короля, и скоро плащ оказывается в руках у Генриха.
— Надевай, любезный, — сказал Генрих прохожему. — Теперь тебе будет тепло и днем, и ночью. Не забывай молиться за того, кто дал тебе его, хоть плащ и не его, но достался тебе по его доброй милости.
Прохожий бедняк, не веря в свою удачу, быстренько закутался в плащ и бегом отправился восвояси, боясь, что эти странные благородные соперники могут передумать.
Генрих продолжал хохотать на всю улицу.
— Томас, у тебя нос посинел! Ну и ветер, до костей пробирает! Скажи спасибо, что не велел отдать бедняку еще и твои перчатки. Какой ужас, если твои тонкие деликатные пальчики станут такими же красными и обветренными, как у твоего августейшего повелителя! Хвала Господу, Томас Беккет, наконец-то я сделал из тебя благодетеля.
Генрих веселился вовсю. Томасу на морозном ветру было не до смеха.
Это типичная сценка взаимоотношений двух друзей.
ВАКАНТНЫЙ ПРЕСТОЛ
Два года Элинор детей не рожала. Она снова почувствовала себя молодой. Самому красивому и любимому ее ребенку Ричарду исполнилось три годика. Для нее он особенный. Она всегда выделяла его, равно как не замечала старшего Джефри — Жефруа. В Англию привезли французскую принцессу Маргариту, но Людовик не пожелал, чтобы ее воспитанием занималась бывшая жена, считая это небезопасным для дочери. Поэтому заранее договорились, что маленькую Маргариту поместят в доме некоего Роберта Ньбурга, человека добродетельного и с золотым характером.
Элинор попрощалась с детьми и вместе с Генрихом отправилась во Францию. Ей давно хотелось съездить в свою Аквитанию, где каждое ее появление становилось праздником. Что бы о ней ни говорили, на родине ее встречали с радостью. Она снова завела свой маленький двор, и к ней собрались трубадуры; снова звучали песни о любви, и Элинор, уже не молодая, мать шестерых детей, вновь почувствовала, что она любима и желанна.
Частенько Элинор думала о Людовике, у которого только три дочери — две из них ее. Мария и Аликс уже помолвлены: Мария с Генрихом Шампанским, а Аликс с Теобальдом Блуаским. Вспоминают ли они мать? Наверное, Людовик завидует им с Генрихом: у них несколько хороших сыновей, а у него лишь маленькая Маргарита. По крайней мере эта девочка поможет укрепить союз между Францией и Англией, а когда они с молодым Генрихом поженятся, этот союз станет еще прочнее.
Слушая романсы менестрелей, Элинор думала, как интересно складывается жизнь. Генрих ей изменяет, а она, дура этакая, продолжает тосковать по нему. И что в нем такого нашла? Она — воплощение элегантности, он же — полная противоположность. Ну конечно, мужик! И создан властвовать. Если бы только не его анжуйский нрав! Впрочем, тут она ему не уступит. Теперь она свыклась с мыслью, что он ей иногда изменяет, но ей по-прежнему сладостны их встречи, она их ждет и готовится. Ее единственное возражение — чтобы больше не было детей. Трех здоровых сыновей вполне достаточно. Хотя она может еще рожать и рожать.
Она немного ревновала мужа к канцлеру, компанию которого Генрих предпочитал всем остальным, даже женским. Беккет умен, это Элинор готова признать; а потом, он верный слуга, так что, может быть, она напрасно корит Генриха за дружбу с ним. У королей много хороших друзей не бывает.
Пришло известие: жена Людовика снова забеременела. «Молодец Луи! — улыбалась про себя Элинор. — Вымолил себе еще одного ребенка. Интересно, он все такой же холодный и предпочитает службу в церкви службе любви?» Ни на минуту Элинор не жалела, что бросила его.
Тихая жизнь не для Элинор, и всякий раз, как она оказывалась в Аквитании, к ней возвращались досадные мысли о Тулузе, которая, по ее мнению, должна принадлежать Аквитании. Она уже заявляла о своем праве на нее, ссылаясь на деда Филиппа, и надеется, что им с Генрихом удастся ее отвоевать обратно. Теперь провинцией владел граф Раймон V, но к нему сейчас не подступишься, потому что он предусмотрительно женился на сестре французского короля.
«Ох уж эти женитьбы, — думала Элинор. — В государственных делах без них шагу не ступить!»
Генрих приехал, когда она с менестрелями сидела в саду. Он похлопал в ладоши, давая знать, что они должны удалиться.
Генрих был явно озабочен. Он растянулся рядом с Элинор и сказал:
