Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Важно всегда держать прислугу в строгости, – пояснила госпожа фон Доберн. – Потворство всегда воспринимается как слабость. Особенно – простите меня, дорогая Алисия, – особенно женщинами. Кто обходится с ними снисходительно, того презирают, потому что каждая женщина хочет мужчину, которым она может восхищаться.

Пауль был несколько озадачен, услышав подобные теории из уст женщины, но Серафина, в конце концов, была дочерью офицера. По крайней мере, в том, что она заявляла, была доля правды. Хотя все звучало слегка преувеличенно.

Алисия охотно с ней согласилась, отметив, что всегда уважала и в то же время очень любила своего покойного Иоганна.

– Он всегда был упрямцем. – Она с улыбкой взглянула на Пауля. – И это было хорошо.

Очевидно, долгие и изнурительные супружеские ссоры совершенно стерлись из ее памяти. Пауль хорошо помнил, что мама тогда совсем не ценила, что папа был «упрямцем». Но, возможно, это забвение тоже было формой любви? И они по-своему действительно любили друг друга.

– Наверное, Иоганн Мельцер не позволил бы своей жене заниматься собственным бизнесом, не так ли? – спросила Серафина у его матери.

– Иоганн? О нет. Он считал, что место женщины в доме. В таком большом хозяйстве, как вилла, найдется достаточно работы для женщины.

– Ну, ваша невестка доказала, что она может вести домашнее хозяйство и одновременно быть деловой женщиной. Разве это не так? Или я ошибаюсь?

– Вы сильно ошибаетесь, дорогая Серафина. Мари, к сожалению, пренебрегала и детьми, и домом. На мой взгляд, ателье очень повредило вашему браку, Пауль.

Пауль был занят гуляшом и делал вид, что не слышит. Он чувствовал себя неловко, но не хотел вмешиваться в разговор, чтобы не расстраивать маму. Тем не менее ему не нравилось, что его супружеские проблемы обсуждаются здесь, за столом, с экономкой. О чем думала мама?

– О, я думаю, что господин Мельцер ведет себя крайне великодушно по отношению к своей жене, – снова подхватила тему Серафина. – Что было бы, если бы он проявил строгость и закрыл ателье? На какие средства она бы содержала детей?

Алисия тянула с ответом, ожидая, пока Юлиус подаст десерт – сладкий пудинг из манки с малиновым соусом. Затем она посмотрела на Серафину со счастливой улыбкой.

– Вы попали в самую точку, дорогая Серафина. Ты слышал, Пауль? Я предупреждала тебя с самого начала, а ты проигнорировал мои слова. Ателье вскружило голову Мари, и поэтому ты должен как можно скорее разъяснить ей реальное положение вещей. Проявляя к ней снисходительность, ты ничего не добьешься, наоборот, она потеряет к тебе всякое уважение.

Пауль знал, что мама придерживается такого мнения, но до сих пор она избегала говорить это прямо в лицо.

– Спасибо за совет, мама. Сейчас мне нужно работать на фабрике.

Пауль оставил пудинг с манкой, хотя это было одно из его любимых блюд, ему невмоготу было слушать мамины причитания, лучше скорее уйти на фабрику. Похоже, он не ошибался: Серафина настойчиво манипулировала мамой. Ему следовало присматривать за этой женщиной.

Машина осталась на фабрике, и ему пришлось вернуться пешком. На этот раз Пауль был не в таком хорошем расположение духа, как часом раньше, он погрузился в раздумья, рассердился и всерьез задумался, что, может, совет мамы действительно решение всех проблем. Если у Мари не будет денег, чтобы нормально кормить и одевать детей, у него появится реальная возможность вернуть Лео и Додо обратно на виллу. Тогда и Мари поймет, что он как мужчина находится в более выгодном положении. Разве все проблемы не возникли от того, что он был слишком снисходителен?

Остаток рабочего дня он провел в прекрасном настроении, даже обсудил предстоящие проекты со своим партнером, которого старательно игнорировал последние несколько дней. Было не так легко переступить через свою гордость, поскольку фон Клипштайн дал ему понять, что ни при каких обстоятельствах не готов отказаться от своей доли в фабрике. Поэтому в интересах предприятия приходилось договариваться.

Только вечером, когда он снова сидел один в рабочем кабинете на вилле и заглушал свое горе красным вином, то понял, что находится на неверном пути. Он не мог заставить Мари. Она должна была вернуться к нему по своей воле. Все остальное было бы бессмысленным.

«Чего она хочет? – спрашивал он себя в отчаянии. – Я попросил у нее прощения. Я готов уволить фрау фон Доберн. При определенных обстоятельствах я бы позволил Лео играть на фортепиано… Только эта проклятая выставка – она могла бы избавить меня от нее. – Он сделал несколько попыток написать письмо Мари, но каждый раз останавливался и бросал скомканные листы в корзину. – Китти, подумал он. – Она должна мне помочь. Почему я раньше не подумал о ней?»

Завтра он позвонит ей из бюро. Это решение придало ему твердости, чтобы наконец-то лечь в постель. Ему была ненавистна общая спальня, в которой теперь приходилось ночевать одному. Кровать, другая сторона которой была нетронута, тишина, холод, взбитая подушка на ней. Он так сильно скучал по Мари, что не знал, как жить без нее дальше.

Я должна была знать, подумала Мари. Ей было стыдно, ведь она сама сделала этот безрассудный шаг. Интересно, что подумали о ней люди, когда сегодня утром она одна пришла на мессу в церковь Святого Максимилиана. Она не села на семейную скамью Мельцеров, которая находилась спереди в правом углу второго ряда. Она не чувствовала вправе это сделать и села на одну из задних скамей с левой стороны нефа. Из своего укромного места она видела скамью семьи Мельцер, на которой сидели только три человека: Алисия, Пауль и Серафина фон Доберн.

Почему Мари так смутила такая рассадка? Гувернантка и раньше ходила с ними на мессу и сидела на этой скамье с Додо и Лео. Но сегодня близнецов здесь не было, Ханна посещала мессу с детьми в Сент-Ульрихе и Афре – это была идея Китти, чтобы избежать осложнений. Серафину же тем временем повысили до экономки, и она сидела рядом с Паулем. Теперь она заняла место Мари.

Пока орган играл прелюдию, а церковник закрывал двери церкви, Мари боролась с желанием выбежать наружу. Зачем она вообще пришла? Уж точно не из-за набожности, которую из нее основательно выбили в приюте. Нет, у нее была безумная идея поговорить с Паулем после мессы. Чтобы прояснить недоразумения. Объясниться, попытаться найти с ним взаимопонимание. Или просто… увидеть его… посмотреть ему в глаза. Показать ему, что ее любовь не умерла…

Но это было не то место и не то время. Когда священник и церковные служители вошли и началась месса, она почувствовала на себе любопытные взгляды знакомых со всех сторон. Вот она, глядите, Мари Мельцер. Кухонная служанка, поднявшаяся до положения хозяйки. Ее счастье длилось всего несколько лет, но теперь оно закончилось. Жаль ее, но так должно было случиться. Пауль Мельцер заслуживал лучшей жены, чем девушка из приюта.

Да, с горечью подумала она. Пусть Серафина обеднела, но семья у нее знатная. Полковник фон Зонтхайм, ее отец, погиб на войне за отечество. Обедневшая дворянка и богатый владелец фабрики – это было более подходящее сочетание.

Она снова посмотрела вперед и увидела, что Пауль наклонился к Серафине и что-то, улыбаясь ей, шепнул. Серафина покраснела, отвечая ему.

Бессильная ревность, как парализующий яд, охватила Мари. Ушла – место освободилось, думала она. Ты сама виновата, ты бросила его, отказалась от него. Неужели ты думала, что Паулю Мельцеру будет трудно найти кого-то еще? Он богат, красив, он может быть невероятно обаятельным… Дамы, мечтающие о замужестве, будут бороться за него, как только он разведется.

Он думал о разводе? Дошло уже до этого?

Мари нашла в себе силы дослушать мессу до конца. Древние латинские тексты помогали ей, действовали успокаивающе на разум, защищали от буйства чувств. Как только началась органная постлюдия, она быстро встала, протиснулась мимо сидящих рядом с ней и одна из первых направилась к выходу. Она очень надеялась, что ни Пауль, ни его спутницы не заметили ее присутствия. Это было бы слишком неловко.