Ани Сетон - Моя Теодосия
Семнадцатого июня Аарон вызвал своего друга Вильяма ван Несса и дал ему письмо для Гамильтона, который ответил на него уклончиво и неудовлетворительно, утверждая, что он не может нести ответственность за заключения, которые делают другие из его слов, и что он не будет давать никаких объяснений по этому поводу. Короче, он не отрицал и не подтверждал ничего, и письмо, хотя и написанное в примиренческом тоне, также ухитрилось быть коварно оскорбительным. За письмом следовало письмо, и каждое вело двух антагонистов ближе к неотвратимой развязке.
Вечером десятого июля Аарон закрылся в своей библиотеке и, хотя было тепло, разжег огонь в камине. Он сел перед ним и следил за ярко-оранжевым пламенем. «Завтра в это время я могу быть мертвым», – подумал он, и эта мысль вызвала в нем сардоническое веселье. Рука его была тверда, и за исключением легкого постоянного озноба он был в хорошей форме и нормальном состоянии.
Он подумал о Гамильтоне, окруженном женой и детьми, и эта картина вызвала в нем внезапную острую боль одиночества. Над камином висел портрет Теодосии, написанный Вандерлином года два назад, и Аарону он нравился. Аарон сидел так, что ее лицо было повернуто от него в профиль, и выражение было суровым, даже беспристрастным. Портрет не дал ему сегодня чувства общения. Однако он налил себе стакан вина и сказал вслух:
– Это за тебя, моя любимая Теодосия, за тебя, которой я обязан самому большому счастью, которое у меня было в жизни. – И он вспомнил о ее матери. Прошло десять лет, как она умерла, и он уже больше не тосковал по ней. Однако он любил ее и был для нее хорошим мужем.
«Я ей не изменял», – подумал он, и его удивило, что он вспомнил об этом. Со дня ее смерти было так много случайных женщин. Однако когда увлечение проходило, не было взаимных обвинений. Ни одна экс-любовница не желала ему никакого зла.
Тем не менее были некоторые слишком личные письма. Он должен их сжечь. В этот вечер он был поставлен перед необходимостью выполнить эту обязанность. Он поднялся и подошел к секретеру, вынул из него связки конвертов и шесть голубых коробочек, в которых находилась его личная переписка. Когда он покончил с этим, он написал Теодосии и Гамильтону длинные письма, спокойно нежные и неэмоциональные.
Их никто никогда не увидит, только в случае если он погибнет. Снова мысль о смерти показалась ему мелодраматичной и нелепой. Это случалось с другими и не имело большого значения для него. Он пожал плечами, снял свой сюртук, надел легкий шелковый халат и растянулся на софе перед огнем. Завтра что будет, то будет. А сейчас было уже поздно, и он устал. Он закрыл глаза и крепко заснул.
XIX
Всего несколько миль отделяло песчаную косу Вэккэмоу от плантаций на реке, однако эти несколько миль составляли большую разницу между здоровьем и лихорадкой летом.
Многие плантаторы построили себе летние дома со стороны океана, и полковник Вильям Элстон последовал их примеру. Его дом, благодаря его приземистому фронтону и необычным размерам, прозвали «Замком». Полковник построил его на острове Дебордье, который находился почти напротив его собственной плантации. Однако он редко пользовался им, так как его семья предпочитала остров Саливен около Чарлстона.
Летом 1804 года «Замок» был свободен, и Теодосия с ребенком и несколькими слугами переехала на остров Дебордье, ожидая решения Аарона относительно поездки на Север. Она собиралась присоединиться к Натали в Статсбурге, но Гампи приболел. У него был приступ лихорадочного озноба, и хотя недомогание прошло быстро, ребенок остался бледным и апатичным. Даже поездка на катере из Оукса и короткая прогулка на лодке через залив, который отделял Дебордье от материка, утомили мальчика.
Но когда они приблизились к дому и увидели буруны, пенящиеся на песке в двухстах ярдах от «замка» малыш оживился. Его темные глаза заблестели от возбуждения.
– Гампи любит это место, – серьезно сообщил он матери.
Тео улыбнулась и быстро поцеловала его.
– И я тоже, дорогой.
С первых часов на острове она ощутила спокойствие, которое никогда прежде не испытывала на юге. «Замок» был построен на холме и высоко поднимался на кирпичных опорах, так что помещение для слуг и кухня внизу дома были всегда светлые и прохладные. В доме был только один этаж – две больших комнаты с восьмиугольными пролетами окон, связанные с центральным холлом и четырьмя небольшими спальнями. Одну из больших комнат занимала спальня Тео, которую она разделяла с Гампи, в другой – была столовая, окнами выходившая на океан.
Остров был покрыт диким плющом, несколькими чахлыми кедрами, карликовым дубом и кустарником кассены, усыпанным красными ягодами, но вся эта растительность была малорослой и нисколько не препятствовала устойчивому соленому бризу. Широкая веранда простиралась вдоль фасада домов. После полудня Тео устроилась на веранде в кресле, глубоко вдохнула соленый свежий воздух и удовлетворенно прислушалась к гулу моря.
Вскоре нежный аромат поджариваемых устриц донесся снизу из кухни. Она ощутила, что впервые за несколько последних недель действительно голодна и с охотой ожидает ужина.
На кухне работали трое слуг: кухарка Дидо, ее муж и их маленький сын Купид. Выбор Тео этих слуг раздосадовал Джозефа, поскольку ни они, ни их предки не являлись домашней прислугой, а работали на плантациях.
– Не могут ли они все же быть переведены на кухню? – настойчиво попросила Тео. – Тогда я не стала бы забирать Фиби из Оукса и нарушать установленный там порядок. Дидо может готовить, я знаю. Я была в их хижине на днях, когда она угощала тушеным кроликом, он получился просто восхитительным. В любом случае Элеонора может обучать ее.
– Постоянные домашние слуги обидятся на твое вмешательство в их касту, – возразил Джозеф.
Тео вздохнула.
– Боюсь, они и так обижаются на все, что я делаю… О, это не так важно, – добавила она поспешно. – Здесь, на побережье, я хотела ввести некоторые новшества и нанять слуг, которые будут послушны и благодарны за повышение.
Она не добавила, что случайно слышала, как Дидо назвал Венеру дикой желтой кошкой, которой пошла бы на пользу хорошая порка. С тех пор, как Венера вернулась, девушка избегала Джозефа. Но она часто коротала время с Фиби на кухне и оказывала даже большее влияние на рабов, чем до своего побега. То, что это влияние было враждебным, Тео знала теперь определенно. Шепот слуг, мрачные и свирепые взгляды, медлительность и пренебрежение, с которыми исполнялись ее распоряжения, – все началось снова. И все же во всем этом не было ничего особенного, что можно было бы предъявить Джозефу. Он по-прежнему ни на что не обращал внимания. Ниггеры всегда повиновались ему. Что же касается Венеры, то ее топазовые глаза, обращенные на хозяина, увлажнялись от благодарности, и в его присутствии ее тонкое чувственное лицо выражало страстное поклонение.
