Эммуска Орчи - Неуловимый Сапожок
Постепенно сияющий день уступил место наползающему легкой тенью мягкому пурпуру вечерней зари. Пушистые комочки облачков стеклись в плотную массу, которая впоследствии превратилась в огромную грозовую тучу, гонимую с моря на город юго-восточным ветром.
И когда последний луч заходящего солнца окончательно скрылся за горизонтом, наступил темный и грозный вечер.
Но это ничуть не портило ожидания предстоящих ночных удовольствий. Наоборот, этой быстро сгущавшейся тьме даже радовались, поскольку она давала возможность еще острее ощутить блестящую праздничность фонарей и торжествующее полыхание факелов.
Надо признать, к тому моменту, как колокол на старой башне пробил шесть, собравшаяся на Сенешальской площади толпа была весьма разношерстной. Мужчины, женщины, дети в лохмотьях; Пьеро в кружевных жабо и с раскрашенными лицами; страшные маски всевозможных чудовищ, намалеванных как попало самыми примитивными красками; разноцветные, синие, зеленые, розовые и малиновые домино, арлекины, наряды которых вобрали в себя все цвета радуги; коломбины в коротеньких тарлатановых юбочках мелькали своими голыми ножками; то тут то там виднелись судейские парики или солдатские каски ушедших времен, высокие нормандские шапки, украшенные сотнями вьющихся лент, и даже напудренные парики, напоминающие о недавней славе Версаля.
Правда, все уже было поношенным и грязным; домино в лохмотьях, воротники Пьеро, сделанные большей частью из бумаги, превратились в простые висящие на шеях веревки, но все это не имело никакого значения!
Толпа толкалась, колыхалась, кричала и хохотала, девицы визжали, когда мужчины срывали с их губ, желающих того или нет, поцелуй или прихватывали за разукрашенные талии. В вечернем воздухе царил дух старого Короля Карнавала – можно было подумать, что он наконец проснулся от долгого сна, как сказочный Рип ван Винкель.
А в центре площади возвышалась мрачная и костлявая гильотина, вознесшая к небу свои тонкие ручки. Последний луч заходящего солнца сверкнул на ее еще не покрытом ржавчиной крови лезвии.
Целыми неделями мадам Гильотина выполняла свою чудовищную работу. Теперь же она стояла пассивно и неподвижно в нависшем сумраке, спокойно ожидая окончания праздника, в полной готовности завтра же вновь приступить к работе. Она возвышалась на своей платформе, не обращая никакого внимания на веселящуюся толпу, неразлучная лишь со своей корзиной, в которую скатилась уже не одна невинная голова.
Но никто и не собирался вспоминать этой ночью о мадам Гильотине и о всех тех ужасах, которые вызывал ее вид. Веселые и беззаботные Пьеро носились, хохоча, друг за другом по деревянным ступеням и по самой платформе, пока один из них, споткнувшись, не полетел в корзину, откуда выскочил весь в опилках и пятнах крови.
«Ah, vogue la galère! В эту ночь мы должны веселиться!»
И люди, смотревшие перед этим в лицо смерти, дрожавшие перед гильотиной, доносившие друг на друга с безжалостностью дикарей, лишь бы спасти себя, или же прятавшиеся в темных подвалах в надежде не дать поводов для доноса, теперь танцевали, смеялись, визжали в неожиданном порыве истерического веселья.
А прямо около гильотины стояла теперь специально сооруженная ради великого национального праздника триумфальная колесница богини Разума. Впрочем, на самом деле это была всего лишь обыкновенная грубая рыночная колымага, кое-как размалеванная в ярко-малиновые тона и украшенная бесформенными пучками осенних листьев вперемешку с алыми ягодами рябины и горного ясеня, набранными в городских садах или окрестностях Булони.
С роскошным ожерельем на шее, одетая в белое, богиня склонялась на малиновое сиденье. Немного уставшая от окружающего шума, бледная Дезире Кондей старательно выполняла последние указания своего хозяина. Сапожок Принцессы был завлечен во Францию, и теперь она должна быть самой почитаемой во Франции женщиной.
Сидя в повозке и наблюдая за шныряющей и беснующейся вокруг толпой счастливцев, она лениво перелистывала в своей памяти страницы недавно минувших дней. Она вспоминала благородную гордую женщину, которая благодаря ей сменила роскошный английский дом на печаль и на унижения в сырой французской темнице. Вспоминала и великолепного английского джентльмена с приятным мягким голосом и изысканными манерами.
Только сегодня утром Шовелен весьма неохотно и резко сказал ей, что оба они арестованы как английские шпионы и что ей о них больше нечего беспокоиться. А потом пришел губернатор и передал желание гражданина Шовелена увидеть ее в роли богини Разума в процессии и национальном празднике и еще, что народ Булони уже готов приветствовать ее в этом качестве. Это весьма польстило тщеславию интриганки, и весь остальной день, наблюдая за приготовлением нарядов, предназначенных для нее, она совсем не думала ни об Англии, ни о леди Блейкни.
Но теперь, когда она сидела в своей колеснице на Сенешальской площади прямо перед гильотиной, ей снова пришли на память и Англия, и расточительное гостеприимство поместья Блейкни, и учтивый голос Маргариты, и приятная грациозность манер сэра Перси, – по телу ее пробежала судорога от луча, блеснувшего в лезвии Кровожадной мадам.
Однако все эти размышления были внезапно прерваны громкими и протяжными криками радости. На площадь влетела целая туча Пьеро с пылающими факелами и разноцветными фонариками на высоченных шестах.
Процессия приготовилась двинуться с места. Раздался мощный голос, отдаваясь раскатистым эхом:
– «En avant, la grosse caisse![7]»
Из толпы выделился осанистый человек в алых и синих одеждах. Его лицо скрывалось под грубо разрисованной картонной маской льва желто-коричневого цвета с раскрытой малиновой пастью, которую прорези для глаз делали еще более ужасной и кровожадной. Его алый костюм имел множество всевозможных прорех, сквозь которые выпирали кусочки синей бумаги, имитируя средневековые костюмы. На нем были синие чулки и алые тапки, а сзади развевался большой кусок фланели кумачового цвета, на котором красовались многочисленные луна, солнце и золотые звезды. На этой весьма колоритной фигуре висел огромный барабан, тщательно подвязанный к его богатырским плечам настоящими морскими канатами, по всей видимости, украденными с какого-нибудь рыбацкого судна. В пасти льва была приличная прорезь, сквозь которую могучий барабанщик щедро брызгал слюной, крича во все стороны:
– En avant! En avant!
Затем, подняв сильной рукой большую и тяжелую барабанную палочку, обрушил ее на поверхность своего огромного инструмента.
– Ура! Ура! En avant les trompettes![8]
