Мюриел Болтон - Золотой дикобраз
Такие манекены каждый год вывозили из Парижа большинство итальянских городов. Они в миниатюре представляли новейшие фасоны. «Модные куколки», как их здесь называли, были большой редкостью, их нечасто показывали, хранили в тайне. Поэтому то, чем обладал Макс, вызывало большой интерес, и женщины внимательно рассматривали эти наряженные восковые куклы, бережно передавая их из рук в руки.
Служанки ахали и охали, когда Макс развлекал их маленькой сумочкой, внутри которой был специальный бархатный кошелек для драгоценностей, отделение для косметики, маленькое зеркальце, гребень, жидкие белила, румяна и духи. «Модная куколка» была хорошо, шикарно разодета и имела потрясающий успех.
Только одна-единственная служанка не присоединяла свой голос к восторженному хору. Едва взглянув на куколку, она безразлично проходила мимо. Это была Катрин, личная горничная Беатриче дель Лукка, жемчужины двора Медичи.
Катрин пожимала плечами.
— Миленькие куколки, только ничего нового в их фасонах нет. Моя госпожа носила все это еще в прошлом году. Вот если бы у вас были «модные куколки» этого года, с новыми фасонами и прическами, я бы еще на них взглянула. Да и то, я уверена, моя госпожа обо всем этом уже давно слышала.
Макс был вынужден признать, что, да, его куколки немного староваты, но скоро прибудут новые. Это произойдет очень скоро, возможно, сегодня, и тогда вы увидите потрясающие новые наряды из Парижа.
Катрин, несомненно, это заинтересовало, и позднее, когда они оказались одни, она сказала, что ее госпожа согласна хорошо заплатить ему, если он даст ей эти куколки раньше, чем их увидят другие. Макс отказался, сказав, что вряд ли сможет пойти на это, так как это будет несправедливо по отношению к остальным дамам. Катрин фыркнула и убежала. Он засмеялся ей вслед. Ему не нравилась ни она, ни ее госпожа.
Беатриче дель Лукка была очень горда собой — все самое новое появлялось прежде всего у нее. Она была первой дамой при дворе, и все обращали на нее внимание. Что же касается моды, то тут она желала испытать решительно все, ибо знала — ее красота это выдержит. Вообще ее красота не знала преград. Это была особого рода красота, красота пантеры на отдыхе. Высокая и очень стройная, свою великолепную белую кожу Беатриче холила с особой тщательностью. Ее голубые глаза были всегда томно полузакрыты, как будто она еще не совсем пробудилась ото сна, а сон ее был столь прекрасен, что она не хочет с ним расставаться. Она была блондинкой, но еще сильнее высветляла волосы и, чтобы отличаться от других женщин, которые носили прическу под Мадонну, коротко их подстригала. Ее волосы, длиной в три дюйма, завивались и всегда были в некотором беспорядке (этакая детская растрепанная головка), а сверху Беатриче посыпала их золотой пудрой, что создавало вокруг ее очаровательного личика сияющий ореол. На ресницах и щеках никакой краски не было, только пунцовая помада вокруг нежного рта. Ногти на руках и ногах покрыты золотым лаком. Одно время она пыталась выкрасить так же и зубы, но отказалась из-за неприятного вкуса во рту. Ко всему этому следует добавить еще и нежные покатые плечи, высокую полную грудь, мягкую, почти детскую улыбку и грациозные движения, которые она часами отрабатывала перед зеркалом. Беатриче была уверена — в мире не существует ничего важнее ее красоты.
Ей было семнадцать, и, хотя каждый мужчина, с кем она общалась, желал ее, Беатриче была не замужем и девственницей. Мало того, ее твердым желанием было до конца своих дней остаться в этих двух состояниях. Ее имя очень богатой дамы значилось среди самых знатных имен Флоренции, так что замужество мало что ей давало, кроме, пожалуй, любви и детей. Но детей она не любила, хотя и скрывала это, а в любви не видела смысла. К тому же мужчины такие все неуклюжие и грубые. Но, разумеется, она внимательно следила за тем, чтобы они не прочитали ее мысли, ибо, если бы выяснилось, что она холодна и расчетлива, восхищение их немедленно бы исчезло, а вот этого она вынести не могла. Восхищение мужчин было ее ежедневной пищей. Она улыбалась своей милой невинной улыбкой, прерывисто дышала, иногда краснела, чтобы показать, что под холодной белой кожей у нее течет горячая красная кровь. Каждому мужчине она давала понять, что ее нужно разбудить, пробудить ее чувства. Кто-то должен это сделать, сделать умело и осторожно. Глаза ее спрашивали каждого, просили. Удивленно и полуиспуганно они как бы вопрошали — а не ты ли тот самый мужчина? И почти каждый был уверен, что это именно он.
Такая красота не могла пройти мимо глаз Людовика, хотя на его вкус она была какой-то неживой. Беатриче смотрела на мужчин, но большинство из них вообще не видела, она использовала их в качестве зеркала. Сейчас же, критически оглядывая Людовика, она получала удовольствие. Он действительно был хорош в своем алом костюме. Они только что закончили танец и теперь сидели и отдыхали.
Она решила даже заказать себе такой же костюм для верховой езды, с фамильным гербом на плече, как раз там, где у него золотой дикобраз. Но тут же передумала — это будет явным подражательством. Затем ей пришло в голову, а не вышить ли на обоих плечах свое имя. Подумав немного, она прикинула, как смотрелись бы на ней черные бархатные рейтузы, что так подчеркивают стройность его сильных ног. Тут она внезапно остановилась в своих мыслях, и в ее глазах появилась такая печаль, что Людовику немедленно захотелось ее утешить.
Великой грустью и великой тайной всей ее жизни (а она тщательно скрывала это от окружающих) были ее ноги. Они были кривые, и очень. Это единственное темное пятно на всей ее безупречной красоте, но зато какое. И хотя она никогда не решалась самой себе признаться в этом, но именно ноги удерживали ее и от любви, и от замужества. Сознание того, что какой-нибудь мужчина увидит ее несовершенные ноги, было для нее невыносимым. Это кошмар! Нет, она не будет носить облегающие рейтузы, даже с широкой юбкой поверх их.
— Что с вами? — пробормотал Людовик. — Вы выглядите такой грустной.
Она улыбнулась ему своей ослепительной улыбкой. «Улыбка, конечно, хороша, — подумал Людовик, — но вся ее изысканная красота как-то не трогает, точно красота ребенка».
— Я только подумала о моей бедной камеристке Катрин. Вы знаете, ваш человек сделал ее такой несчастной.
— Мой человек! — удивился Людовик. — И что сотворил Макс на этот раз?
— У него есть новые «модные куколки» из Парижа. По-моему, она сказала, что они уже у него или только скоро прибудут. Не знаю. Он не хочет их ей показать. Ну разве это не ужасно с его стороны? — она снисходительно улыбнулась, подчеркивая, как близки ей заботы какой-то ничтожной камеристки.
