Барбара Картленд - Незабываемый вальс
— Когда ушла ваша мать?
— Почти три года тому назад, — печально сказала девушка. — И я чувствую, с тех пор он и возненавидел меня, ведь я напоминала ему маму. А месяц назад он встретил этого самого пастора.
— Вы говорите, он пастор? Он католик?
Батиста пожала плечами:
— Не думаю. Он зовет себя пастором, но религию проповедует весьма странную, с какими-то ужасающими обрядами.
— Где ваш отец познакомился с ним? — продолжал допытываться граф. — Где и когда?
— Папа уезжал в Лондон по делам. Кажется, он должен был выступать с речью в палате лордов, а вернулся уже с ним, с пастором. Тот назвался отцом Анктиусом. Этот человек носил сутану, и потому я решила, что он католик.
Воспоминания, видимо, давались ей с трудом. Она тяжело вздохнула и продолжила рассказ:
— Я ошиблась. Они с папой только и говорили, что о грешниках и Страшном суде. От зла, учили они можно избавиться, лишь изгнав из себя дьявола.
Батиста поежилась и снова замолчала.
— Сначала я не слушала их. Я привыкла, что папа без конца проклинал всех неверных жен и предрекал им мучительную смерть на адском огне.
Она снова вздохнула.
— Все его проклятия предназначались маме, хотя он никогда не упоминал ее имени. Отец часто говорил: «Я спасу тебя! Спасу от дурной крови в твоих жилах, от скверных наклонностей, которые проснутся в тебе. Я не дам тебе стать ученицей Дьявола!»
— Вы, должно быть, боялись отца, — заметил граф.
— Я уже привыкла к его выходкам и боялась только, когда он бил меня, — честно ответила она. — Но потом появился этот пастор. Он потворствовал папе, и тот становился все более… нетерпимым.
Немного помолчав, она продолжила рассказ:
— Каждый раз, когда я входила в комнату, они тут же замолкали. Я знаю, они говорили обо мне. Отец Анктиус так странно смотрел на меня, будто представлял, как истязает меня.
Батиста в волнении сжимала руки, и граф хорошо понял этот жест: ей было трудно выразить свои чувства словами. Наконец она снова заговорила:
— Я стала бояться их… ужасно бояться. Не знаю что, но что-то было не так… У меня появилось чувство, будто что-то угрожало мне… И я убежала.
— И как далеко вам удалось убежать? — сочувственно спросил граф.
— В первый раз далеко уйти не удалось. Я притворилась, что плохо себя чувствую и хочу пораньше лечь спать, а сама незаметно выскользнула из дома. Но папа и пастор уже поджидали меня. Наверное, одной из служанок было поручено следить за мной, и она рассказала, что я собирала вещи в маленький узелок.
— И что же случилось дальше?
— Папа затащил меня в дом и сильно избил. Я готова поклясться что, пока он бил меня, пастор стоял за дверью и слушал мои крики.
Батиста жалобно всхлипнула.
— А куда вы направлялись, мадемуазель Батиста? — спросил граф. — У вас есть какие-нибудь родные кроме отца?
— Я хотела поехать в Лондон к маминой сестре. Я не знала точно, где она живет, и не была уверена, обрадуется ли она моему приезду. Но думала, что она подскажет, где найти… маму.
— Так вы даже не знаете, где ваша мать?
— Она уехала в Париж, милорд. Я только знаю, как зовут человека, с которым она сбежала.
О матери Батиста говорила с неохотой, граф пощадил ее чувства и не стал больше ничего спрашивать.
— И тогда вы снова бежали, — подсказал он.
— Да, еще два раза. В последний раз почти добралась до Лондона в почтовой карете, но на последней станции перед Ислингтоном папа ждал меня. Как же он был зол! Он отвез меня домой и бил, пока я не потеряла сознание. Тогда он и сказал, куда решил меня… отправить.
В ее голосе звучал неподдельный страх.
— Всю оставшуюся жизнь я должна была провести в доме покаяния, а все мои деньги… все огромное состояние, что оставила мне бабушка, забрал бы священный орден. Пастор как раз был одним из его основателей… И тогда я уже никогда не смогла бы, по словам моего отца, осквернять этот мир.
— Невероятно! — воскликнул граф. — Разве есть у него права так жестоко поступать с вами?!
— Представьте себе, есть, мне только восемнадцать лет, — отвечала Батиста. — Он мой опекун и вправе делать со мной что угодно. Таков закон, милорд.
Такой закон действительно существовал, и графу он был известен.
— Но неужели никто из вашей семьи не мог помочь вам? — недоверчиво спросил он.
— По папиной линии у меня нет родни, — объяснила Батиста, — а с тех пор как мама ушла, мне, само собой, было строго запрещено общаться с ее родными.
— Как же могла мать оставить вас с таким человеком? — возмутился граф.
— Папа часто избивал ее, — ответила Батиста. — Мама была слишком красива, и он говорил, что она искушала его своей красотой. Так он избавлялся от искушения.
— Да он просто сумасшедший! — вскричал граф.
— Так и есть, — подтвердила Батиста, — но я была не в силах сделать что-либо.
Граф понимал, что она не могла подать на собственного отца в суд, она даже не могла убежать от него.
— Расскажите мне, мадемуазель Батиста, как все же произошло столкновение на дороге? — спросил граф.
— Мы ехали в дилижансе, в который мы пересели уже в Кале. Папа и я сидели на заднем сиденье, а пастор — напротив.
Она вздрогнула при этом страшном воспоминании и продолжила шепотом:
— И отец Анктиус снова смотрел на меня этим странным взглядом, от которого мне становилось страшно. И вдруг — дилижанс как раз поворачивал — наш кучер закричал: «Берегись!» Мы со всей силой столкнулись с чем-то, и сразу все кругом закричали. Меня от удара выкинуло на обочину дороги.
Она помедлила.
— Я упала на траву, мне не было больно — я больше испугалась. Когда я приподнялась, то увидела, что мы столкнулись с почтовой каретой. Почти все пассажиры оказались на дороге, многие кричали и звали на помощь. Кого-то придавило перевернувшимся экипажем, кого-то упавшей лошадью. Мне показалось, что там было много крови.
Батиста снова замолчала, словно переводя дух.
— Я увидела папу. Он выпал из кареты и неподвижно лежал с закрытыми глазами. Пастор распластался на дороге. У него была пробита голова, из раны сочилась кровь. Он, похоже, был мертв.
— И что сделали вы?
— У меня появилась великолепная возможность бежать, и я не преминула ею воспользоваться. С одной стороны дороги были бесконечные поля, в них нельзя укрыться — они были совершенно открытые, ни кустика. Как только папа очнулся бы, он сразу бы заметил меня, догнал и… побил.
На мгновение на ее щеках появились ямочки:
— И тут мне бросились в глаза ваши чудесные кони и коляска, милорд.
