Лора Ли Гурк - Супружеское ложе
В тех редких случаях, когда он делал это, она всегда терялась от неожиданности. Как-то вечером, когда они сидели в библиотеке и Виола просматривала меню для предстоящей домашней вечеринки, Джон наконец рассказал о бисквите.
В это время Виола читала список блюд, предложенных миссис Миллер и качала головой.
— Нет-нет, — бормотала она себе под нос, — это никак не пойдет.
Она подняла перо, окунула в чернила и вычеркнула одно блюдо.
— Что именно? — осведомился Джон, опустив газету.
— Паштет. Энтони терпеть не может паштет. Всегда терпеть не мог. При мысли о печени он зеленеет. Я не подвергну его такому испытанию.
— Хотелось бы видеть, как зеленеет Тремор, — рассмеялся Джон.
— Немедленно прекрати! — Она послала мужу предостерегающий взгляд. — Эта вечеринка отчасти затевается для того, чтобы вы забыли о старых обидах, помнишь? Я так хочу, чтобы вы стали друзьями.
— Знаю, знаю, — страдальчески вздохнул муж. — Значит, никакой печени. Каких еще деликатесов мы лишимся во время визита твоего братца?
— Не будет никакого бисквита, если тебя именно это беспокоит, — мягко пообещала она.
— Да уж, постарайся, иначе я уволю миссис Миллер. Впрочем, такой ошибки она не сделает.
Виоле хотелось расспросить его подробнее, но она знала, что он ничего не скажет, поэтому вновь обратилась к меню. Вычеркнула ненавистную баранину и заменила говяжьим филеем. Добавила шоколадное ассорти, потому что Дафна обожала шоколад, и стала размышлять над выбором вин, когда Джон неожиданно заговорил.
— Все потому, что умерла моя сестра, — признался он так тихо, что она едва расслышала.
— Твоя сестра?
Виола изумленно уставилась на него, пораженная репликой, исходившей, казалось, из ниоткуда. Муж не смотрел на нее. Уставился в газету.
— Бисквит. Все из-за моей сестры Кейт. Мне было семь, и я ужинал наверху в детской, когда вошла моя старая няня. От нее я все и узнал. Мать не потрудилась покинуть Париж, где жил ее любовник, а отец был в Йоркшире, в доме своей любовницы. Знаешь, это очень странно, — добавил он так мягко, что самый звук его голоса надрывал сердце.
Виола подошла к нему, встала на колени и положила ладонь на его ногу.
— Что тут странного?
— Как воспоминания могут возвращаться и терзать тебя, хотя все случилось много лет назад. Я не помню подробностей. Только чертов десерт, стоявший передо мной. Я сидел, глядя в чертову чашку, когда няня рассказывала, что случилось. И в голове вертелась только одна мысль — Кейт любила бисквит больше всего на свете, но больше она никогда его не попробует.
Его рука сжалась в кулак, сминая газету.
— Даже после стольких лет я тоскую по сестре, — выдавил он сквозь зубы, словно каждое слово вырывали у него силой.
Выпустив газету, он потер глаза яростным, быстрым движением, отвернувшись от жены.
— Видишь ли, Кейт делала мою жизнь сносной. С тех пор прошло двадцать восемь лет, и пусть это звучит глупо, но каждый раз, когда я вижу бисквит, красный джем, желтый заварной крем и белые сбитые сливки, словно снова становлюсь семилетним мальчишкой. Родители находятся в сотнях миль от дома, моя сестра мертва, а в желудке ужасное, тошнотворное чувство.
Он не смотрел на нее. Только выпрямился в кресле, поднял газету и притворился, что читает. Словно ничего не произошло.
Она смотрела на его холодный, гордый профиль и думала о том, почему в семнадцать лет полюбила его. За улыбку, остроумие, способность смешить. Но теперь ей уже не семнадцать, и, глядя на него, она не замечала тех мелочей, которые были так важны для нее в те времена.
И в этот момент Виола снова влюбилась в Джона Хэммонда.
Она знала, что любые слова бесполезны, и поэтому промолчала. Только осторожно вытянула из его рук газету.
— Пойдем со мной, — попросила она, взяв его за руку.
— Куда?
— Позволь мне немного покомандовать…
Она повела мужа наверх. Зажгла лампу в спальне и принялась его раздевать. Сняла вечерний фрак, развязала галстук и отбросила в сторону. Расстегнула жилет и рубашку и стащила с плеч. Он не возражал. На губах не было улыбки. Красивое лицо оставалось мрачным. Но он позволял ей ласкать его, хотя тело оставалось неподатливым и напряженным под легкими прикосновениями ее пальцев.
Она провела ладонями по его обнаженному торсу: широким плечам, груди и животу. Потом опустилась на колени и расстегнула брюки. К тому времени, как она стала ласкать его плоть, он уже был откровенно возбужден.
Виола поцеловала его, взяла в рот, и Джон, задохнувшись, погрузил руки в узел ее волос, откинул голову и застонал.
Потом он зарычал, стиснул ее запястья, оттолкнул, вскочил, поднял ее на ноги и стал целовать, отчаянным рывком задирая юбки. Похоже, Джон окончательно потерял самообладание.
Вскинув к талии ярды шелка и муслина, он стиснул ее ягодицы и оторвал жену от земли.
— Обхвати меня ногами, — приказал он.
Виола повиновалась. Джон прижал ее к себе, насадил на свою плоть и прижал спиной к стене.
— О! — выдохнул он, яростно вонзаясь в нее раз, второй, третий, прежде чем содрогнуться в экстазе. Он еще долго продолжал держать ее, жадно глотая воздух, потом медленно поставил на ноги и тут же лихорадочно прижал к себе, целуя ее волосы.
— Виола, — шептал он. — Моя жена. Моя жена.
Глава 19
Виола с нетерпением ждала приезда своего брата. Она знала, что Энтони будет вежлив с Джоном хотя бы ради нее и ради соблюдения этикета. А когда увидит, как она счастлива, наверняка забудет и простит обиды. Дафна, конечно, обрадуется примирению супругов. А Дилан и Грейс обязательно помогут мужчинам найти общий язык, тем более что дружат и с тем, и с другим. К концу двухнедельного визита Энтони и Джон уже станут считать друг друга братьями. По крайней мере Виола очень на это надеялась.
Но вопреки ее чаяниям все пошло не так гладко. Первые несколько дней ситуация была невероятно неловкой. Она видела старания мужа и брата быть взаимно учтивыми. Но шутки Джона не веселили Энтони. Мало того, неприязнь Энтони к зятю была ощутимой. Поэтому за обедом чаще всего царило молчание, прерываемое редкими репликами Дилана и попытками женщин вести светскую беседу. Хуже всего было, когда после обеда дамы удалялись в гостиную, а мужчины оставались в столовой поговорить за портвейном и бренди. Обычай диктовал, чтобы эта церемония продолжалась не менее получаса. Однако мужчины неизменно присоединялись к дамам гораздо раньше. Все изменилось на пятый день. Прошло четверть часа, полчаса, час… полтора… Мужчины не появлялись.
