Ирэн Фрэн - Набоб
— Приехали какие-нибудь путешественники?
— Насколько я знаю, нет. Но что-то произошло, что — не знаю. Ты же знаешь, какая сложная жизнь у них во дворце, всякие тайны, интриги. Единственное, что я заметил, так это то, что они развеселились, когда царица, четвертая жена, перестала появляться на людях. Один из слуг сказал, что она беременна, и потому, согласно закону, нечиста. Ее не выпускают из зенаны. К ней имели право входить только женщины из неприкасаемых. Как ни странно, они все были от этого в восторге. Я никогда их толком не понимал. Вот и все, что я могу рассказать о Годхе, мой дорогой Мадек. Эй, смотри-ка, там, у берега, гавиал, гавиал!
— Гхарвийал, — поправил Мадек. Он никогда их не видел, но слышал, что они существуют, слышал в Годхе, тогда, в день охоты. Кортеж ожидал царскую чету, которая молилась в храмах. И среди множества животных, высеченных на камнях святилища, Мадек заметил странное существо, длинную ящерицу с глазами навыкате и острой мордочкой. «Крокодил?» — спросил он погонщика. «Нет, благородный фиранги, это Гхарвийал, священный зверь Вишну, Хозяин Вод. Он никогда не причинит тебе зла; но и ты не делай ему зла, если встретишь его на священных берегах Ганги, потому что в глубине своего чрева он хранит сокровища тех, кто умер чистыми, брахманов и младенцев!»
Животное вынырнуло из воды, вытянуло мордочку в сторону грязного берега. У него было раздутое брюхо. Чтобы больше не думать о Годхе, Мадек попробовал представить себе сокровища, которые находятся в этом брюхе. Зверек-сейф. Это не так уж и глупо. Разве сама Индия — это не огромная сокровищница Вселенной?
Бенгалия, замок этого сейфа. Как это он раньше не понял? Правда, он не особо прислушивался к тому, что говорят торговцы. Во время странствий на кораблях Компании он мечтал лишь о воинской славе. Теперь же ему стало ясно, что одно не может существовать без другого, и он впервые осознал размеры катастрофы. Потому что и Годх был частью катастрофы. В ткацких мастерских создавались парчовые ткани, которые грузили на караваны вместе с индиго и рисом; и они шли именно сюда, в Бенгалию, на склад товаров всей Индии, даже всей Азии. Годх, чьи ювелиры обрабатывали камни Голконды, золото, прибывающее из Америки через Мадрид, Лиссабон или Амстердам. Годх, который ничего не боится и который, радуясь скорому рождению принца, позволил уйти единственным людям, способным его защитить. Может ли быть, чтобы Индия обезумела так же, как Франция?
Паруса вновь заполоскались на ветру. Прилив заканчивался. Гавиал, привлеченный мелкой рыбешкой, которую отливная волна оставила в лужицах, исчез в грязной воде. Фрегат едва заметно начал двигаться. Было еще рано. Наступила тишина, скорее затишье: прежде чем сменить направление движения, вода задремала, как в озере, осеняемая спокойным запахом водных растений и чуть заметным трепетанием джунглей.
— Калькутта, — пробормотал Мартин-Лев, погрузившись в свои воспоминания. — Калькутта… Еще тридцать лье; еще два прилива, мы прибудем туда завтра.
Мадек полуприкрыл глаза и не ответил. Всеми силами души он призывал мираж. Сказку. Однажды какой-то моряк рассказал ему о матросе, который «стал в Индии принцем» и встретил на берегу Ганга прекрасную принцессу, плывущую на золотом фрегате с серебряными мачтами. Мадек помнил историю только в общих чертах; помнил эпизод, когда принцесса дала матросу выпить напиток «совершенной любви» и велела ему всю жизнь «нести большую вахту» в ее постели. Наконец ему вспомнилось начало сказки: «Это было во времена, когда в Индии больше не было войны…» Да, но его история куда грустнее: в Индии опять начинается война, принцесса далеко, она недоступна, замужем, к тому же беременна и скорее всего сейчас уже во второй раз стала матерью. Последняя мысль привела его в отчаяние; он даже пожелал, чтобы Сарасвати умерла, настолько невыносима была мысль о том, что она вновь стала матерью и родила ребенка, который, по всей вероятности, был зачат тогда, когда все они жили во дворце раджи. Но он признался себе, что независимо от материнства его возлюбленной и от его собственных клятв мести англосаксам, он бы отдал все свои мечты о военной славе за то, чтобы нести хоть «малую вахту» на чарпаи Сарасвати. Он отмел эту мысль и решил сосредоточиться на другом. Весь остаток пути он расспрашивал Мартина-Льва о монастырях, которые, по слухам, были основаны в фактории Бирнагора. Говорили, что они радуют сердце всех христиан Бенгалии. Мартин-Лев удивился столь неожиданному интересу к тривиальной реальности. Но не заподозрил, что его друг пытается отвлечь себя разговором, чтобы не крутиться в заколдованном круге собственных страданий, которые день ото дня становились все нестерпимее.
ГЛАВА X
Годы 4861-й и 4862-й Калиюги. Двадцать проклятых лун с месяца Чайтра по месяц Кортика
С апреля 1760-го по октябрь 1761 года
Мадек ошибся — город Годх вовсе не благоденствовал, а медленно приближался к закату, уготованному ему судьбой. Безумный восторг народа, узнавшего о беременности четвертой супруги раджи — что предвещало плодородие, ибо в ее чреве, шесть лет остававшемся бесплодным, внезапно зародилась жизнь, — длился не долго. Из зенаны, где она жила взаперти, доходили слухи о том, что царица больна и что уже несколько раз ребенок чуть было не покинул ее чрево.
Сарасвати страдала от странного недуга. Все началось вполне обычно, со смены настроения — от радости до меланхолии. Это не было связано с пребыванием вдали от Бхавани: дхарма, таков закон. А он к тому же постоянно напоминал о себе, посылая ей гостинцы — пирожные, благовония с нежнейшим запахом, венки полевых цветов. Однажды, узнав, что Сарасвати хочется мяса, он срочно послал слуг в квартал неприкасаемых, чтобы купить его. И все же Сарасвати изнывала от слабости и апатии.
— Ты родилась под несчастливой звездой! — повторяла ей Ганга, сводная сестра раджи, забеременевшая почти одновременно с ней от раджи соседнего с Годхом княжества, который ее бросил. — Тебе все время везет, а ты только и знаешь, что изводить себя. Мохини права: ты не видишь счастья, которое у тебя перед глазами, и этим рано или поздно накличешь на себя несчастье!
Сарасвати не слушала. Она молча смотрела, как угасает солнце за цветными стеклами зенаны. Голова у нее раскалывалась, в горле было неприятное ощущение: в ее чреве рос ребенок, но ей казалось, что это больная плоть, что это — круглое, трепещущее чудовище, совершенно чуждое ей самой. Она не осмеливалась никому об этом сказать, даже Мохини. «Глупости, глупости, — сказала бы та, — вздор, Сарасвати, ты должна радоваться! Астролог даже не стал спрашивать у звезд, мальчика ты носишь или девочку, а твой супруг в восторге, и его любовь растет так же, как твой живот! Все это девчоночьи страхи и фантазии, и когда ты повзрослеешь, моя дорогая?»
