Оливия Уэдсли - Миндаль цветет
– Саварди обожает меня, – сказала она.
– По-своему, – очень спокойно ответил Рекс. – Но, к несчастью, такая любовь не даст тебе возможности поступать по своему желанию. Это всегда так бывает. Надо любить человека больше, чем самого себя, чтобы добровольно дать ему такое право над собой. Во всяком случае, – он сел и вынул портсигар, – ты можешь отказаться от «своих желаний».
Дора повернулась и подсела к нему на диван.
– Рекс, что ты говоришь? – растерянно пробормотала она.
Он встал, подошел к окну и закурил папиросу.
Дора посмотрела на его силуэт на фоне грозного неба. Его лицо выражало решимость, и, глядя на него, она вдруг подумала, что мужественность в человеке не всегда бросается в глаза. Она может быть и там, где полное самообладание как бы подавляет личность, и в таком скрытом состоянии она бывает еще сильнее. Надвигавшаяся гроза привела ее в возбужденное состояние. Ей не нравилось, что Рекс слишком владеет собой, держится как-то вдалеке от нее; никогда еще он не был так спокоен, так сдержан.
Если бы он не приехал, жизнь была бы проще; его приезд не усилил ее любви к Саварди, не подействовал на нее так, как иногда действует возвращение старого друга. Просто Рекс явился как бы контрастом Саварди, а ее настроение еще недостаточно установилось, чтобы желать новых влияний.
Вошел Саварди и первым увидел Рекса; его синие глаза сверкнули.
Он поцеловал Дору, тихо заговорил с ней, как говорят, когда хотят как бы отгородить себя и своего собеседника от прочего мира.
Рекс по-прежнему стоял у окна и смотрел на сгущающуюся темноту на улице, на низко гнувшиеся деревья и раздувавшиеся тенты.
Казалось, точно нет ветра, а между тем все летело, двигалось и качалось со страшной быстротой.
Саварди безумно желал, чтобы Рекс ушел, и продолжал что-то шептать Доре. Он был возбужден зрелищем боя быков, а выпитое отличное шампанское еще больше взвинтило его.
Ему хотелось целовать и целовать Дору, а этот человек без всякого дела стоял тут, как на молитве.
– Понравился вам бой быков, сеньор Гревиль? – внезапно спросил он.
– О да, благодарю вас.
– Значит, вы одобряете наши развлечения?
– Почему же нет, дон Луис?
Саварди увидел, что этим ничего не достигнет. Время тянулось. Наконец, как раз перед тем, как разразилась гроза, Саварди ушел.
– Я не могу ехать в театр, пока это продолжается, – сказала Дора, глядя, как град колотит по улице. – Это невозможно. Боже, Рекс, как меня раздражает жизнь!
И так как он продолжал молчать, она сказала с нервным смехом:
– Я хотела бы, чтобы меня кто-нибудь утешил.
Эти слова как будто вернули их к прежней жизни в Гарстпойнте.
– Рекс, я в таком сомнении…
Ей хотелось, чтобы он расспросил ее, но он спокойно сказал:
– Ты невеста; никто ведь не может принудить к этому.
– Обстоятельства могут, – мрачно ответила Дора.
Он по-прежнему не глядел на нее. Его задумчивый взгляд был устремлен на мокрую дорогу. Вдруг Дора спросила:
– Как отнеслась Джи к моей помолвке?
– О, она надеется, что ты будешь счастлива, и так далее, и тому подобное. – Он улыбнулся ей: – Джи держала себя так, как это следовало от нее ожидать.
В его словах заключался двойной смысл, так как Джи отнеслась «как следует» к этому обстоятельству не только по отношению к Доре, но и по отношению к нему, Рексу.
Она не расспрашивала о выборе Доры; она пожелала ей всякого счастья, а потом взяла его голову своими тонкими сморщенными руками и положила ее к себе на плечо. Если Рексу при чтении письма, в котором извещалось о помолвке Доры, показалось, что вся прелесть и радость ушли из жизни, она через него прониклась его чувством – что жизнь потеряла всякую ценность.
Она не была бы так потрясена этим известием, если бы она знала, что любовь Рекса – обыкновенная, сильная, но спокойная любовь, не поглощающая всего человека; конечно, отчаяние его в таком случае огорчило бы ее, и только. Но она знала, что некоторые люди так созданы, что любовь заполняет всю их жизнь, не оставляя в ней места ни для чего другого, и что для таких людей единственный путь к счастью – это обладание любимой женщиной.
Рекс не был монахом, но он никогда ни об одной женщине не говорил с любовью, кроме Доры. Джи знала его насквозь, знала его страсть к прекрасному, остроту его ума, его непоколебимое упрямство. Эти три свойства соединились в его любви к Доре.
– Я хочу иметь лучшее или ничего, – мрачно сказал он как-то Джи.
Это она посоветовала ему поехать в Мадрид; она угадала, что у него есть эта мысль, и, насколько могла, облегчила ему ее исполнение.
Свадьба Доры оттягивалась. Рекс видел достоинства и недостатки Саварди и понимал, что он любит настолько, насколько он способен любить данную женщину в данное время. Он заметил, что Дора не любит его и тем не менее выйдет за него замуж, если кто-нибудь своим влиянием не остановит ее. Ему стало ясно, что ему больше нечего тут делать и что следует вернуться в Англию; он признавал, что Саварди вполне прав, не любя его, и презирал себя за то, что хотел использовать эту нелюбовь.
В этот вечер он понял, что должен уехать, так как если Дора не любит Саварди, то и его она тоже не любит; а между тем его присутствие только мешает ей сосредоточиться и разобраться в своих чувствах.
– Я завтра уеду, моя дорогая, – сказал он. – В такую погоду я предпочитаю Гарстпойнт.
– Ты хочешь завтра уехать? – отозвалась Дора; сердце ее сжалось. – О, зачем?!
– Много причин, а главная – я так хочу.
В комнате было почти совсем темно, и они едва могли разглядеть друг друга.
– Не уезжай, – сказала Дора; она подошла к нему и положила руку на его плечо. – Мне было так… так приятно, что ты тут был. Саварди…
– Не любит меня, но относится ко мне хорошо, ты это хочешь сказать? – прервал он ее.
– Он тебя любит.
– Нет, дорогая моя, и я тоже его не люблю.
– Какая чепуха! Но даже если так, то почему это?
Рекс подумал: «Умышленно ли жестока женщина, или это происходит от нервов?» Ему хотелось схватить руку Доры, сжать ее в своей и сказать ей: «Потому, что мы оба тебя любим. Потому, что он подозревает, что я люблю, и я знаю, что он это думает. Потому, что мне ненавистно быть при том, как он касается тебя, думать о мгновениях, когда он тебя целует. Потому, что я ненавижу его, явившегося первым, когда я опоздал, и не по своей вине, так как это просто дело случая, счастья – зовите это как хотите. Я ненавижу его также за то, что из-за него презираю самого себя».
Вместо этого он сказал:
– Просто мы не подходим друг другу, хотя оба очень милые люди – только каждый на свой лад.
Он продолжал разговор в том же шутливом тоне, стараясь поддержать в себе бодрость.
