Лоретта Чейз - Лорд Безупречность
Некоторое время ехали молча. Бенедикт заговорил первым.
– Увы, я не самый внимательный кавалер, – с раскаянием заметил он.
– Просто у тебя слишком много забот, особенно сейчас.
– Нет, я отчаянно невнимателен, – нетерпеливо повторил Ратборн. – Наконец понял, что… хотя для этого потребовалось немало времени. Судьба послала возможность понимания, и как же я распорядился этой возможностью? Столько времени провел рядом с тобой – наверное, больше, чем с какой-либо другой женщиной. И что же? Даже сейчас, когда меньше всего на свете хочется тратить драгоценное время общения даром, я малодушно уступаю старым привычкам.
– Но ты вовсе не обязан меня развлекать, – возразила Батшеба. – Твое дело – смотреть на дорогу и…
– Ты спрашивала, как мы с женой могли остаться чужими, – перебил Ратборн слегка изменившимся, натянутым голосом. – Как раз вот так. Мало разговаривали, мало… черт возьми, даже не знаю. Обращался с ней как с красивой мебелью. И это с ней-то, урожденной Далми! Ада нуждалась в океане чувств. Не могла жить без внимания. Так стоит ли удивляться тому, что со временем у нее появились совсем другие интересы?
От удивления Батшеба потеряла дар речи и лишь пристально смотрела на спутника. Сейчас красивый профиль казался застывшим.
– Это был не мужчина, – продолжал Бенедикт. – Во всяком случае, не то, о чем ты думаешь. Ада попала под влияние проповедника-евангелиста. Он убедил и ее, и множество других несчастных созданий нести спасение обездоленным. Делали они это несколько странным образом: раздавали Библии и проповедовали людям, которые воспринимали слова как насмешку или оскорбление. Мне пришлось иметь дело с бедными. Им очень многого не хватает. И все же сомневаюсь, что кто-то ощущает потребность в общении с одетыми по последней моде аристократками, которые высокомерно уличают их в гордости, тщеславии и распущенности.
Батшебе до боли захотелось прикоснуться, положить ладонь на его руку. Но она не осмелилась. Ночь уже спустилась, и все же дорога оставалась обитаемой и даже оживленной. Ведь они ехали по главной улице самого знаменитого курорта Англии.
– Я ошибалась, – заметила она. – Наверное, твоя жена все-таки была достаточно эмоциональной особой.
– Возможно, я бы даже обрадовался, если бы она рассердилась и чем-нибудь швырнула в меня, – снова заговорил Ратборн. – Но ведь я и понятия не имел о масштабах и глубине ее увлечения, о силе ее страсти. Почти не знал, чем она занимается. Не спрашивал. Отмахивался, как от типичной женской причуды. А следовало бы положить конец сомнительной миссионерской деятельности. Но я ограничивался лишь редкими саркастическими замечаниями, которые не достигали цели. А потом углубился в собственные, куда более важные дела и вообще забыл об этой стороне ее жизни.
– Ты не любил ее, – тихо произнесла Батшеба.
– Это не извинение, – раздраженно возразил Ратборн. – Я женился на Аде, а значит, взял на себя ответственность. Она была сестрой моего самого давнего, самого верного друга, черт меня дери! И я не обращал на нее внимания! Из-за этого жестокого невнимания она и отправилась в трущобы, чтобы вещать нищим об адском огне и проклятии, а вернулась с жестокой лихорадкой, которая прикончила ее в три дня!
– А Джек поехал на лошади, на которую ему не советовали даже садиться. Бешеная тварь его сбросила. Он умирал три месяца.
– Это совсем другое дело, – заметил Бенедикт.
– Потому что он – мужчина, а она – женщина?
– Ваш брак оказался счастливым, хотя весь мир его осуждал, – пояснил Ратборн. – А наш с Адой брак провалился, хотя все им восторгались.
– Тайное дело двоих, – напомнила Батшеба его собственные слова, сказанные после первого взрыва страсти. – Некоторые очевидно неразумные браки оборачиваются удачей, во всяком случае, для супругов. Определенное число рассудочных браков тоже оказывается успешным. Почему, собственно, союз не может основываться на чувстве долга? Или на расчете? Или на политических соображениях? Так что ты вовсе не настолько недоступен для семейных уз, как может показаться с первого взгляда.
– Только не для тебя! – прорычал Бенедикт. – Но тебя эти узы и не привлекают.
– Главное отличие в том, что я выросла с твердым сознанием необходимости полагаться исключительно на собственные силы. А ты и леди Ратборн этому не научились. Подобный подход к жизни вовсе не означает, что вы оба лишены чувства ответственности. Просто следовало прилагать больше усилий – и тебе, и особенно ей. Мужчины – непростые создания, и все же многим женщинам – далее самым глупым и безвольным – в конце концов, удается их приручить.
Бенедикт явно не знал, что ответить. Наконец он рассмеялся. Батшеба почувствовала, как отступил неуемный гнев и рассеялась печаль.
– Несносная женщина, – проворчал он сквозь смех. – Я раскрыл сердце, поделился своим тайным позором, а ты обратила все в шутку.
– Шутка как раз и была необходима, – заметила Батшеба. – Ты нарисовал слишком мрачную картину собственного брака. На самом же деле многие женщины пришли бы в восторг, если бы мужья не обращали на них внимания. Это куда лучше, чем испытывать постоянные унижения, измены или даже побои. Конечно, безупречным супругом тебя назвать трудно. И все же, как мне кажется, ты был далеко не самым плохим.
– Так, середнячок, – ехидно вставил Бенедикт. – Что же, немалое утешение.
– Вот что значит считать себя центром вселенной, – заметила Батшеба.
– Но я не…
– Ты похож на короля собственной маленькой страны, – продолжала она. – А поскольку направляешь силы и власть на добрые дела, то постоянно угнетен бременем забот. Слыть образцом совершенства – нелегкий труд. Поскольку ты безупречен, неизбежные ошибки причиняют куда больше боли, чем обычным, заурядным людям. Тебе необходим кто-то, кто способен смотреть на вещи под иным углом. Клоун, шут. Человек, подобный шекспировскому Тачстоуну из «Как вам это понравится».
Ратборн взглянул с интересом.
– Понятно. Значит, ты назначила себя на ответственный пост моего личного Тачстоуна.
И на этот, и на многие другие, подумала Батшеба. Например, готова к роли компаньонки, любовницы и паяца. Паяца, разумеется, в первую очередь.
– Да, милорд, – ответила она. – И вам придется позволить мне говорить свободно. Ведь в этом, ваше сиятельство, и состоит особая привилегия придворного шута.
– Можно подумать, до сих пор мне удавалось запрещать тебе говорить все, что вздумается, и делать то, что захочешь, – с усмешкой возразил Ратборн. – И все же хочу попросить, чтобы ты не называла меня «ваше сиятельство» и «милорд». Можно хотя бы раз в жизни отвлечься от надоевшего титула? И даже от собственного имени? Пусть на этом этапе путешествия меня зовут как-нибудь иначе. Например, мистер Дэшвуд.
