Уинстон Грэм - Четыре голубки
— Вообще-то, сэр, я не очень в этом разбираюсь. — Она задумалась. — А значит, мой ответ все-таки был неподобающим.
— Вовсе нет, вы ответили с подлинным женским остроумием.
Демельза могла только догадываться, куда Росс тащит леди Данстанвилль. Они исчезли из вида, и она предположила, что они спускаются по скалам к бухте Нампара. Дуайт и Кэролайн остались далеко позади, Кэролайн сняла туфлю.
— Милорд, — сказала Дмельза, покопавшись в кармане, — могу я попросить вас еще кое о чем? Росс сказал мне, что вы хорошо знаете латынь.
— Едва ли. В Кэмбридже я читал на латыни и греческом и с тех пор кое-что изучил...
Демельза вытащила лист бумаги.
— Вы бы сделали мне одолжение, если бы объяснили, что это значит. Это с кладбища в Соле, но по определенным причинам мне хотелось бы знать...
Он взял листок и нахмурился. Ветер шелестел травой под их ногами.
— Quidquid... О, это значит... «Что бы то ни было»... Нет, это значит «Что предопределено любовью, нельзя отринуть».
— Благодарю вас, милорд. Что предопределено... Я это запомню.
— А что на обратной стороне?
— Ничего, совсем ничего, — Демельза поспешно забрала листок.
— Думаю, эта латынь — цитата. Где вы это прочли?
— На могильном камне.
— Весьма необычное место. Но хорошее изречение.
— Да, хорошее, — согласилась Демельза.
IIОни спустились к бухте Нампары, а потом поднялись обратно в долину — за ручьем с бурой водой, по скрипучему мостику и к дому. День клонился к вечеру, Данстанвилли выпили чаю и с наступлением темноты уехали вместе с двумя грумами. Энисы остались подольше, а потом тоже уехали. Полдарки вернулись в гостиную, где ярко горел огонь, и зажгли свечи. Демельза пошла на кухню узнать, всё ли в порядке, а Джереми и Клоуэнс с шумом ворвались за ней в гостиную, как вода из прорванной плотины, и взяли на себя задачу развлекать родителей, не переставая болтать.
Когда дети наконец-то отправились спать, Демельза протянула ноги к огню и пригладила взъерошенные волосы.
— Ох, я устала так, как будто весь день пахала в поле. Ну и испытание ты мне устроил, Росс.
— Но это был большой успех. Никто не станет отрицать.
— А ты видел, как Бетси-Мария сунула палец в суп лорда Данстанвилля? А потом облизала палец!
— На его кухне каждый день случается и куда худшее, он просто этого не видит.
— Надеюсь, он и этого не увидел!
Росс вытащил трубку и стал ее набивать.
— А Эна уронила пирожок, и он укатился под стул Дуайта, — сказала Демельза. — А видел бы ты кухню за десять минут до их прихода! Прямо как поле битвы, все натыкались друг на друга! И я думала, что индейка будет полусырой! Миссис Заки забыла ее нафаршировать, пока не...
— Всё было великолепно. Слишком обильная еда выглядела бы претенциозно. Во всем графстве они не нашли бы более вкусной пищи, если уж на то пошло. А как ты справилась во время прогулки с Фрэнсисом Бассетом?
— Неплохо, я думаю. Он пытался меня спровоцировать, а потом я его спровоцировала, но всё прошло хорошо. Если бы я так его не боялась, он бы мне даже понравился.
— И что же это были за провокации?
— Ну, он сказал, что ты должен наладить отношения с Джорджем Уорлегганом.
Росс вытащил из камина уголек и прикурил трубку. К потолку поднялся синевато-бурый дым.
— По крайней мере, он хотя бы снизошел до того, чтобы это заметить. Надеюсь, ты напомнила ему, что мир заключают двое, как и развязывают войну.
— Я напомнила о его собственной вражде с лордом Фалмутом.
Росс уставился на нее.
— Вот это да! Весьма храбро с твоей стороны.
— Я выпила три бокала портвейна.
— Четыре. Я видел, как ты тайком отхлебнула четвертый перед уходом. И что он ответил?
— Он был вежлив. Не думаю, что он обиделся. Но он сказал нечто странное, Росс. Сказал, что хочет примириться с лордом Фалмутом.
Он долго молчал, тишину прерывало лишь мычание коровы на заднем дворе.
— Судя по тому, что сказал мне Фалмут, — ответил наконец Росс, — не думаю, что он готов к примирению. Но мысль интересная. А на каких же условиях? Что до меня и Джорджа, то хорошо бы иметь более дружеские отношения с соседом, но все мои попытки примирения, года три или четыре назад, не встретили энтузиазма, а проблемы с Дрейком в девяносто пятом году всколыхнули всё по новой. А кроме того...
— Кроме того?
Он поколебался, раздумывая, стоит ли упоминать встречу с Элизабет, и решил этого не делать.
— А кроме того, произошло нечто еще, весьма неприятное. Дрейк столкнулся с проблемами в мастерской Пэлли.
Демельза быстро подняла взгляд.
— Дрейк? Он мне не говорил.
— И мне тоже. Он не из таких. Но до меня дошли слухи. Его новую изгородь сломали. Кто-то отвел ручей, и теперь у него осталась только вода из колодца, а зимой он пересыхает. А у пары человек починенные им вещи ломались на следующий же день.
— И ты думаешь?..
— А кто же еще?
— Но почему? Это же такая мелочь! Даже Джордж не стал бы...
— Даже Джордж. Да.
— Он и так уже разрушил любовь Дрейка, чего ему еще надо?
— Думаю, Джеффри Чарльза снова стали часто видеть у Дрейка.
— У Дрейка что, холера?
— Нет... Просто родственные отношения с тобой, а значит, и со мной.
— И что мы можем сделать?
— Пока ничего. Возможно, всё закончится. Это настолько мелочно, что должно закончиться. Но кто знает, какие новые проблемы возникнут между мной и Джорджем.
Демельзе хотелось спросить Росса, зачем он встречался с Элизабет и какую новую чудовищную неприязнь и ревность это может породить. Неужели он снова посеял мрачные семена ненависти? Но она не смогла об этом заговорить. Не могла унизиться до того, чтобы спрашивать.
Позже тем вечером Демельза осталась в спальне одна и до прихода Росса взглянула на латинское изречение и перевод, который она записала под ним карандашом. «Что предопределено любовью, нельзя отринуть».
Эти несколько слов куда лучше и живее показали ей родителей Росса, чем любые его рассказы или оставшиеся в доме предметы. Грейс-Мэри, высокая и стройная, со смуглой кожей и темными волосами, всего в тридцать лет умирает, страдая от боли, в этом доме, а рядом с ней сидит в полумраке отец Росса. А когда ее не стало, когда она не могла больше взять его за руку, заговорить с ним или улыбнуться, когда ее похоронили в песчаной земле и Джошуа Полдарк остался один, он воздвиг надгробие и высек эти слова. Что предопределено любовью, нельзя отринуть. Демельзе казалось, что они говорят о любви больше, чем все стихи Хью Армитаджа.
Несправедливо это сравнивать, потому что Хью молод и страдал совсем по-другому. Но Джошуа, или неизвестный латинский поэт, выражали более глубокое страдание.
Глава шестая
— Могу я с вами поговорить? — спросила Ровелла, протиснувшись в дверь кабинета и закрыв ее за собой.
— Что? Что такое? — сердито рявкнул Оззи.
Уже две недели он не заходил в ее комнату и не говорил с ней, не считая необходимых формальностей. Дважды за это время он нарушал благословенное одиночество Морвенны, требуя положенное по праву, от чего, казалось, с такой готовностью отказался. Все вокруг его раздражали, при звуках его шагов слуги разбегались, как потревоженные насекомые, обе его дочери рыдали после отцовских выволочек, церковные служки обижались на резкость, мистер Оджерс получил желчное письмо, поскольку не отчитался о том, что сделано для исправления указанных ему недостатков.
Преподобный Уитворт находился в тупике, а он был не из тех, кто умеет прятать досаду, хотя в этом случае постарался скрыть ее причину. Теперь он холодно посмотрел на заслонившую ему вид фигуру. Никаких свидетельств ее состояния, пока что она выглядела еще более худой, чем прежде, даже лицо заострилось и вытянулось, длинное свободное платье болталось на плечах, как на вешалке. Оззи не мог понять, что соблазнительного он в ней нашел, это же просто ребенок-переросток с унылой физиономией: бледная, невзрачная, как брошенная кукла. Неужели это и впрямь произошло? Как он мог позволить себе настолько отвратительное, развратное поведение, он, приближающийся к среднему возрасту священник с безупречными характеристиками, и она, нелепая и недостойная девчонка? Или это был странный сладострастный сон? Глядя на нее сейчас, он не мог такого представить.
— Чего тебе? — спросил он.
— Я хотела просто сказать пару слов... Могу я сесть? Иногда я чувствую слабость.
Он махнул на кресло жестом скорее снисходительным, чем приглашающим. Все ночи Оззи проводил без сна — неслыханное дело — взвешивая стоящие перед ним возможности. Он долго размышлял о имеющихся в продаже снадобьях для избавления от нежелательных детей. (А если удалось бы избавиться и от матери, то для нее это стало бы счастливым избавлением от унижений и позора). Но было непросто, в особенности для священника, добраться до одного из этих притонов и купить подобную микстуру. Да и Ровеллу будет непросто убедить отправиться в такое место.
