Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Должно быть, он в отчаянии, раз раскрывает свои истинные пристрастия. Антонию, похоже, стишки показались забавными.
— Октавиан развелся с Клавдией, — вдруг сказал он. — Должно быть, он точно повернул против меня.
— Ты о чем? — не поняла я.
— Он считает разумным скреплять политические отношения семейными связями. Когда мы стали триумвирами, он выразил желание породниться со мной. И я выдал за него Клавдию, дочь Фульвии от предыдущего брака — у нас-то с ней были только маленькие сыновья. Вот мы и породнились.
— Надо же. Даже не знала, что он женат.
Честно говоря, я не могла представить себе Октавиана женатым.
— Был женат. Теперь развелся и отослал Клавдию Фульвии. Заявляя при этом, что возвращает ее нетронутой. Девственницей! После трех лет брака!
— Должно быть, он все спланировал заранее, — промолвила я, дивясь такой прозорливости в сочетании с невероятным, почти нечеловеческим самообладанием. — Ему свойственно продумывать все наперед.
Антоний покачал головой.
— Какое поразительное… хладнокровие.
— Да, он грозный враг.
Должна признаться, что я всегда недооценивала Октавиана. Даже тогда, когда мне казалось, что я переоцениваю его. Никто другой не мог сравниться с ним в твердости, неумолимости, неотступном упорстве в достижении цели. Мне вспомнилось, как он, преодолевая любые препоны, ехал до Цезаря после кораблекрушения — и добрался! Таков Октавиан — выползающий из-под обломков разбитого корабля, слабый, больной, еле живой, но все равно получающий свое.
Я поежилась.
— Он мне не враг, — решительно возразил Антоний. — Перестань называть его так.
Теперь новости изливались на нас потоком. В Кампании разразилось восстание рабов. Октавиан подавил его, но в результате этих военных действий множество людей из самых разных общественных слоев покинули свои дома и бежали под защиту мятежного царя пиратов Секста Помпея, фактически правившего Сардинией и Сицилией. Даже мать Антония присоединилась к ним.
— Моя мать вынуждена бежать, опасаясь за свою безопасность! — сокрушался Антоний. — Какой позор!
— Так покончи с этим, — заявила я. — Призови Октавиана к порядку!
— Но виноват не Октавиан, а Фульвия. Она не только подняла против него легионы, но выпустила в обращение собственные монеты!
Я не удивилась: неистовая Фульвия способна на все.
— Она делает это ради тебя!
— Ты так думаешь? — Он резко повернулся ко мне. — В известном смысле, да: это делается ради того, чтобы выманить меня из Египта. То есть из-за тебя!
— Значит, она готова поднять войска и поставить под угрозу твои интересы, лишь бы отобрать тебя у меня? Странный способ проявить любовь.
— Ты ее не знаешь.
— А мне кажется, знаю.
Я вспомнила рассказы о ее кровожадности и мстительности.
— Лучше тебе знать о ней поменьше и никогда к ней не приближаться.
— Разведись с ней! — неожиданно потребовала я.
— Что?
Антоний уставился на меня в растерянности.
— Ты сам говоришь, что она действует тебе во вред, — промолвила я, размышляя вслух. — Фульвия амбициозна, а поскольку удовлетворить свои амбиции может только через тебя, готова на многое ради твоего возвышения. Не могу не признать: в отличие от тебя она понимает, какая опасность исходит от Октавиана. Но для тебя Фульвия не более чем помеха. Она не поможет тебе добиться того, что должно быть твоим. А я помогу.
— Это что, предложение?
Антоний еще пытался обратить все в шутку.
— Объедини твои силы с моими, — ответила я. — Давай посмотрим, что я могу тебе предложить. Не пару наспех набранных легионов, а средства, которых хватит, чтобы содержать пятьдесят легионов и целый флот. С твоим именем и моими ресурсами ты получишь такую армию, какую пожелаешь. — Я схватила его за мускулистую руку. — Воспари так высоко, как тебе подобает!
— Я повторяю свой вопрос: это предложение? — промолвил он, стараясь перевести разговор в русло любовной игры.
— Да, — без обиняков сказала я. — Женись на мне. Мы объединим наши силы, и я никогда не предам тебя и не покину. Я смогу дать тебе все, чего ты захочешь.
— Все, чего захочу? Но я не желаю большего, чем то, что уже есть у меня.
— Однако ты рискуешь лишиться этого. Хотя бы ради сохранения имеющегося тебе придется потянуться за большим.
— Я не Цезарь, — проговорил он после недолгого раздумья. — То, от чего трепетало его сердце, меня не искушает. Если ты думаешь, что нашла второго Цезаря, я должен разочаровать тебя.
— Мне не нужен второй Цезарь. Мне нужен Антоний, занимающий то положение, какого заслуживает. Не довольствуйся меньшим, чем предназначено тебе судьбой.
— Да, звучит возвышенно: судьба, предназначение. Но мне следует подумать о том, что это означает в действительности.
— Неужели союз со мной внушает тебе отвращение?
Он рассмеялся.
— Как ты можешь так говорить?
— Ты ведешь себя так, будто хочешь отстраниться.
Он промолчал.
Я выдержала паузу, а потом заявила:
— Будь осторожен, а не то я сама могу сговориться с Октавианом! Он колебаться не будет, ибо алчет славы и готов добиваться ее любой ценой.
— Надеюсь, ты шутишь.
На сей раз Антоний выглядел встревоженным. Похоже, мне удалось задеть его за живое.
— Я никогда не выйду за Октавиана, — торопливо заверила его я. — Если только не получу гарантии, что он будет обращаться со мной как с Клавдией.
— Ну уж нет, гарантий ты не получишь. Я знаю, что он пылает к тебе страстью.
— С чего ты взял?
Для меня такое заявление стало полной неожиданностью.
— По всему видно. И знай: скорее я предпочту убить тебя, чем дам ему возможность удовлетворить эту страсть!
Час от часу не легче. Собственническая ревность Антония оказалась для меня таким же открытием, как и вожделение Октавиана.
— Тогда оставь меня себе. Легально, — настаивала я.
— Наш брак не признают в Риме.
Да, я слышала это и раньше. Но будь я его единственной женой, Риму пришлось бы со мной считаться.
— Итак, я предложила — ты отказался.
Я встала, собираясь уходить, и как можно более непринужденно добавила:
— Твой отказ ранит меня.
— Я не отказываюсь. Просто в политическом отношении…
— Знаю. Наше волшебное царство заканчивается там, где начинается политика.
В ту ночь я мерила шагами комнату, пока встревоженная Хармиона не осведомилась, дать ли мне снотворного. Мне, однако, требовалось не забытье, а нечто противоположное: способность мыслить ясно, четко, логично — как никогда раньше.
