Элоиза Джеймс - Избранница герцога
Она невольно вспомнила другие, мужественные, скулы...
— Я не должен был находиться здесь, но я спешил... из-за Вильерса, — сделал вдруг признание Гидеон.
Она замерла, он, словно читал ее мысли.
— Вы не вправе выйти за Вильерса, это полный абсурд, — сказал он. — Это отвратительно. Я ни за что этого не допущу. Бог отвернется от меня, если я не помешаю этому браку. Вы ждали меня все эти годы.
Элинор тщетно подыскивала ответ. Ждала ли она его? Возможно, ей было просто лень, укрощать себя ради кого бы то ни было? Возможно, она чем-то сродни мокрой курице.
Но Гидеон был в таком состоянии, что почти не нуждался в ответных репликах.
— Ада умерла без мучений, — вдруг сказал он.
— Прекрасно, — вырвалось у Элинор, хотя такой ответ трудно было назвать вежливым.
— Она вошла в библиотеку и закашлялась, мне потом рассказали, — продолжил Гидеон. — Я знаю, многие считают, что она притворялась, но это не так. Приступ удушья бывает очень мучительным. Она кашляла так сильно, что внутри у нее что-то оборвалось.
— Я видела у нее однажды такой приступ, — сказала Элинор, снова поглаживая его руку, ту, в которой не было кольца. — Я тогда очень испугалась, глядя на нее.
Он задрожал.
— Иногда я не возвращался домой по ночам, так меня пугали эти ее приступы. Но она стойко переносила их в мое отсутствие.
Он, наконец, разжал свою правую ладонь и удивленно воззрился на кольцо, словно оно попало туда случайно.
— Нет! — вскрикнула Элинор. — Нет.
— Это единственно правильное решение, — промолвил Гидеон. — Я люблю тебя, а ты — меня. Я всегда любил только тебя, даже когда ты меня вообще не замечала.
— Ты влюбился раньше? — удивилась Элинор.
— Тебе было чуть больше тринадцати, когда твой брат привел меня в ваш дом. Ты уже тогда была красавицей. Твой смех, я сразу полюбил его... Ты вся была в нем.
— Что же в нем было такого особенного? — спросила она.
— Другие леди хихикают исподтишка. А ты всегда смеялась весело и открыто, раскрывая рот.
Элинор никогда не задумывалась над тем, насколько широко раскрывает рот, когда смеется.
— Я принес это кольцо, — снова включился Гидеон, — потому что должен был вручить его тебе еще несколько лет назад. Это кольцо моей матери. Я никогда не давал его Аде.
— Не думаю, что наступил подходящий момент для этого, — отрезала Элинор.
Его глаза полыхнули обидой. Кожа на его скулах натянулась до предела. Неужели это тот самый ее Гидеон, которому она застенчиво улыбалась в четырнадцать лет, а потом, уже более свободно, — в пятнадцать? Тот, с кем она научилась целоваться в шестнадцать...
— Ты только что потерял жену, — пояснила она более мягко.
— Нет! — вскричал он вне себя. — Я едва знал ее. Большую часть времени мы жили в одном доме как брат и сестра.
Она коснулась его плеча, ей пришлось это сделать. Заглянув в его глаза, она поняла, что сейчас последует. Их сердца слишком долго бились в унисон. Она решила слегка подстегнуть этот неизбежный процесс, чтобы освободиться наконец от него.
— В таком случае все устроилось к лучшему, вам скоро станет легче... — сказала Элинор.
Он тут же уронил голову на ее плечо, продолжая стенать о том, что лучше бы Ада не уходила от него никогда, что он едва успел узнать ее и готов оплакивать бесконечно. Из глаз его полились слезы.
Теперь он всхлипывал, положив голову ей на плечо.
Пятнадцать минут растянулись для нее в целую вечность.
Глава 21
Элинор удалось добраться до своей спальни лишь поздно ночью. Нервы ее были натянуты до предела, как у хорошо настроенной скрипки, и продолжали вибрировать. Приняв ванну, она удалила Виллу и нырнула в ночную сорочку.
Но успокоиться не удавалось. Устав лежать без сна в постели, она перебралась к камину. Попробовала написать подруге и изорвала три варианта.
Наконец она вспомнила про кресла на балконе. Вильерса не должно быть там, ему ни к чему любоваться звездами, и в ее компании он тоже не нуждается. Он едва замечал ее весь день; разве что холодно поздравил с новой помолвкой. Она принесла ему свои поздравления по поводу Лизетт, которая носилась как угорелая по дому, рассказывая всем о своей помолвке с дражайшим Леопольдом.
Вероятно, сейчас ее дражайший в соседней спальне. Вряд ли Лизетт заперла его в башне.
Элинор толкнула дверь и шагнула в бархатную темноту ночи. Кресла стояли на половине Вильерса, она направилась туда и вскоре наткнулась на одно из них. Нащупав спинку и подлокотник, она определилась с сиденьем и рухнула вниз.
И приземлилась на чьи-то мускулистые колени.
— Уф-ф! — раздался низкий мужской голос. — Вы решили, что легкая как перышко, но это не так...
— А я еще и попрыгаю на вас хорошенько за эти слова, — рассердилась она.
— Только не останавливайтесь, — ответил он, заставив ее покраснеть и вскочить с места.
— Оставайтесь спокойно любоваться звездами, ваша светлость, — сказала она. — Не буду вам мешать.
— Вы... вы... — начал было он.
Она молча выжидала, хотя знала, что ей следует удалиться.
— Вы превратили меня в похотливое животное, — пожаловался он.
Она улыбнулась с оттенком удовлетворения, радуясь, что он не может различить ее улыбки в темноте.
— Я не первая из всех, кому вы поддались.
— Это странно, но мне кажется, вы первая из моих соблазнительниц.
— Сказал отец шестерых внебрачных детей, — подытожила она.
— О, я столько раз чувствовал вожделение, но еще никогда не терял от этого рассудка, — ответил он.
— Все мужчины любят это, — спокойно произнесла она.
— Все это несравнимо с тем, что я чувствую к вам, — порывисто произнес он, бросаясь к ней. — Я хочу, есть вас, пить вас, лизать, сосать, хочу иметь всю-всю!
На какой-то момент она была загипнотизирована звуком его голоса, но быстро стряхнула с себя это наваждение:
— Вы не можете позволить себе все это, вы помолвлены с Лизетт.
— А вы...
— А я с Гидеоном, который примчался сюда за мной.
— До чего же это романтично, — произнес Вильерс.
Она вдруг расслышала какой-то слабый звук, шедший от дверей ее спальни.
— Кто-то стучится к вам, — сказал Вильерс. — Подозреваю, что это ваша служанка.
Ее глаза увлажнились, и она смотрела на него сквозь эту пелену, сердце ее разрывалось от безнадежности и отчаяния.
— Леопольд... — позвала она.
— Вам нужно идти, — строго произнес он. — Я здесь не единственный страдалец, раздираемый похотью, порожденной вашей красотой, дорогая Элинор.
— Я вовсе не красавица, — произнесла она.
