Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь
Легким движением руки Гарэн позвал слугу, который сопровождал его и стоял теперь, ожидая в углу, все еще держа небольшой, обитый пурпурным бархатом ларец. Казначей открыл его. Казалось, весь свет от высоких, торшеров из кованого железа сконцентрировался на содержимом ларца. Длинными ловкими пальцами Гарэн вынул тяжелое великолепное золотое ожерелье, массивное и длинное, как цепь рыцарского ордена. Звенья в форме цветков и листьев были усыпаны огромными фиолетовыми аметистами редкого великолепия и чистоты и безупречным восточным жемчугом. За первым всеобщим восклицанием восторга, сопровождавшим появление этого чуда, последовало второе, при виде пары таких же сережек.
— Я обожаю этот фиолетовый цвет — цвет ваших глаз, Катрин, — заметил он своим замедленным, тяжеловесным тоном. — Он подходит к вашим золотистым волосам и белой коже. Поэтому я заказал в Анжере это ожерелье для вас. Камни прибыли с далекой горной гряды — Уральских гор на границе Азии. Удачное завершение этого ожерелья потребовало незаурядного мужества и самоотверженности многих людей, которые никогда не знали, что такое страх, и я бы хотел видеть, что вы носите его с удовольствием… так как аметист-это камень добродетельности… и целомудрия.
Когда он вложил ожерелье в трясущиеся руки Катрин, она зарумянилась.
— Я стану носить его с удовольствием, потому что это ваш подарок, мессир, — сказала она таким слабым голосом, что не каждый его расслышал. — Хотите застегнуть его у меня на шее?
Было что-то комичное в испуганном отрицательном жесте казначея, но это спасло близкую к обмороку Катрин.
— Носить с этим розовым платьем? Что за мысль, моя дорогая! Я позабочусь, чтобы вам сшили платье, которое как можно лучше оттенит эти аметисты. А теперь дайте мне вашу руку.
Со дна ларца Гарэн достал витое колечко из золота, которое и надел на палец девушки..
— Это, — сказал он важно, — в ознаменование нашей помолвки. Монсеньор приказал, чтобы мы поженились на Рождество, как только закончится траур при дворе. Он надеется сам присутствовать на церемонии, это великая честь для нас. Может быть, он будет даже свидетелем. А сейчас примите мою руку и пойдемте к столу.
Катрин покорно позволила препроводить себя. Она все еще чувствовала смущение, но недавняя слабость прошла. Гарэн умел так повернуть дела и события, что они теряли свою пугающую таинственность. Чувствовалось, что для этого богатого и властного человека все было легко. Все упрощалось еще тем, что в его словах и поступках не было ни на йоту чувства. Дарил ли он драгоценности на огромную сумму, надевал ли на палец кольцо, которое должно связать их на всю жизнь, тон его голоса оставался неизменным. Его рука была тверда, его глаз оставался холодным и прозрачным. Занимая место за столом рядом с ним, где они должны были делить одну серебряную тарелку4, Катрин невольно задала себе вопрос, на что может походить жизнь такого человека.
Этот человек был способен внушить страх, но его характер казался ровным и спокойным, а его щедрость безграничной. Девушка подумала, что в таком замужестве могли бы быть даже некоторые приятные стороны, если бы, как это и должно быть в любом замужестве, оно не было связано с раздражающей, угнетающей супружеской близостью, тем более что она все еще хранила в глубине сердца мучительные воспоминания о том, что случилось на постоялом дворе гостиницы «Карл Великий», — воспоминания, причиняющие такую боль, что каждый раз при этом на ее глаза наворачивались слезы!
— Вы, кажется, очень расстроены, — раздался над ее ухом голос Гарэна. — Я понимаю, что молодая женщина не может совершить подобный шаг, не испытывая некоторого опасения. Но не нужно все воспринимать так серьезно. Супружеская жизнь может стать совершенно простой вещью и даже приятной.
Было ясно, что он пытается успокоить ее, и она, смущенная его вниманием, поблагодарила его слабой улыбкой.
Мысли ее перенеслись к Барнаби. Что могли означать слова «все готово»? Что он замышлял? Какую западню собирается устроить этому человеку, чья смерть будет иметь для нее такие важные последствия? Катрин представила, как он прячется в тени дверного проема, невидимый в темноте, как были неразличимы прошлой ночью Диманш-Мясник и Жеан-Толстосум. В магическом кристалле своего воображения она ясно увидела: вот он возникает из темноты — клинок блеснул в руке, бросается на всадника и стаскивает его с седла. Снова и снова разит неподвижное тело…
Чтобы освободиться от этого пугающе яркого видения, Катрин пыталась вникнуть в разговор мужчин. Они говорили о политике, не обращая внимания на женщин и не приглашая их принять участие в разговоре. Мари де Шандивер ела, или, скорее, пощипывала еду, молча, опустив глаза к тарелке.
— Среди бургундской знати имеются серьезные разногласия, — говорил ее муж, — некоторые знатные семьи отказались признать договор, заключенный в Труа, и порицают монсеньора за то, что он подписал его. Что касается других, то принц Оранский, сир де Сен-Жорж и могущественный клан Шатовилен отказываются признавать английского наследника и другие пункты договора, которые идут во вред Франции. Должен сказать, что и я испытываю некую антипатию.
— А кто не испытывает? — ответил Гарэн. — Похоже, что скорбь по отцу заставила герцога забыть, что он, несмотря ни на что, остается принцем французской крови. Ему известно мое отношение ко всему этому, и я не скрывал от него, что я думаю об этом договоре: клочок бумаги, который лишит наследства дофина Карла в пользу английского зятя, завоевателя, который грабит страну и покрывает нас позором и бесчестием со времени битвы при Азенкуре. Только женщина, столь погрязшая в пьянстве и распутстве, как эта ужасная Изабо, растленная до мозга костей, могла упасть так низко и до такой степени потерять достоинство, чтобы объявить своего собственного сына незаконнорожденным.
— Иногда, — кивнул в ответ Шандивер, — я тоже не понимаю некоторые поступки монсеньора. Как можно примирить глубокое сожаление, которое он выражает по поводу того, что не смог сражаться в битве при Азенкуре вместе с цветом французского рыцарства, с его последующими действиями, когда он почти что пригласил англичан вторгнуться в страну. Неужели его взгляды могли так измениться из-за женитьбы короля Генриха V на Катрин де Валуа, сестре его покойной жены? Не думаю…
Гарэн отвернулся, чтобы сполоснуть жирные пальцы в чаше с душистой водой, которую слуга держал перед ним.
— Я тоже так не думаю! Герцог ненавидит англичан и боится таланта стратега Генриха V. Он слишком хороший рыцарь, чтобы искренне не сожалеть о том, что он не был в Азенкуре и не принял участия в этом ужасном, кровавом, но героическом сражении. К несчастью, или, с точки зрения этой части страны, скорее к счастью, он больше думает о Бургундии, чем о Франции, и если даже и размышляет иногда о королевских лилиях, то только о том, что французская корона гораздо лучше сидела бы на его голове, чем на голове несчастного Карла VI. В этой игре войны и политики он, в конечном счете, надеется выиграть, поскольку богат, в то время как у англичан всегда не хватает денег. Это он использует Генриха V, а не наоборот. А что касается дофина Карла, то герцог в душе никогда не сомневался в его легитимности, но ненависть к нему и собственные амбиции находят выражение в этом публичном неприятии.
