Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне

– Ничего, все образуется. – Мельцер ободряюще похлопал Эдгара Бройера по плечу. – Ну, когда же закончится эта проклятая война.

16

Мария Йордан расстелила на кровати голубое шелковое вечернее платье, прикидывая, какие швы ей придется распарывать. Ткань была нежной и дорогой, настоящий китайский шелк – такого сейчас нигде не купишь. Какое счастье, что молодая жена Хагеманна похудела, а не прибавила в весе, потому что из швов больше ничего нельзя было выпустить. Ушить платье было несложно: для этого достаточно обладать хорошим глазомером и ловкостью рук. Она села на стул у окна, взяла специальный нож и начала распарывать швы на талии. В комнате было прохладно, на улице задувал ноябрьский ветер, а печь оставалась холодной. Мария Йордан натянула поверх блузки вязаный шерстяной жакет, но руки все равно мерзли. Было неприятно работать шершавыми от холода пальцами, особенно когда имеешь дело с шелком, потому что тонкая ткань прилипала к каждой, даже самой маленькой неровности кожи.

– Герти! – раздалось в салоне. – А что с завтраком?

Молодая госпожа фон Хагеманн провела в своей квартире, вопреки правилам, два дня и две ночи и – о чудо – даже выплатила непогашенную зарплату горничной и камеристке. И даже деньги на домашнее хозяйство отпустила, и, кажется, заказала уголь. Вчера днем, когда Мария Йордан шила на вилле, Августа по секрету сказала ей, откуда пришло денежное благословение: Элизабет фон Хагеманн разговаривала со своим деверем Альфонсом, и тот, вероятно, одолжил ей определенную сумму. Однако Альфонс Бройер снова был на войне, так что бюджет фон Хагеманнов вскоре оскудеет.

– Мне очень жаль, любезная госпожа, – пропищала Герти. – Но я всегда обжигаю пальцы, когда переливаю кофе. А хлеб такой твердый, что можно сломать руку.

«Ну и растяпа», – подумала Йордан, приподнимая платье, чтобы посмотреть, насколько еще разрезать шов. «Это простенькое платьишко старомодно», – заявила нахальная Китти Бройер во время недавнего визита, а после добавила, что для Элизабет лучше бы сшить что-нибудь новенькое, что она подписалась на журнал мод, в котором были представлены совершенно новые цвета и фасоны. Если Элизабет захочет, то она одолжит ей…

– Боже мой, Герти, – занервничала госпожа. – Почему у тебя черствеет хлеб? Его надо класть в холщовый мешочек и в хлебницу.

Мария Йордан ясно могла представить, как Герти сейчас как ни в чем не бывало передернула плечами и притворилась, что слышит это в первый раз.

– Простите, госпожа. Возможно, это потому, что у нас нет поварихи, иначе ничего подобного не произошло бы.

Фрау фон Хагеманн, конечно, была возмущена этим дерзким ответом, особенно когда Герти добавила, что она всего лишь горничная, а не прислуга на кухне, но ничего не сказала. Дверь в коридор хлопнула, вероятно, Герти была снова отправлена на кухню.

Некоторое время все было тихо. Мария Йордан, облизывая палец, собрала оставшиеся нитки с шелковой ткани, а затем, поежившись от холода, поправила шерстяной жакет. Если угля так и не будет, можно пустить на растопку старую кухонную скамью, изъеденную жучками и готовую в любой момент развалиться.

– Мария?

– Да, милостивая госпожа. Я сейчас приду.

О, как она ненавидела, когда ее беспокоили посреди работы. Теперь ей пришлось отложить в сторону ножницы, подушечки для иголок, метр, ткань и все остальное. Потом уйдет много времени на то, чтобы снова все достать и продолжить работу.

Элизабет фон Хагеманн сидела за столом и завтракала. Завтрак состоял из хлеба, заменителя жира, джема, небольшого кусочка сыра и желудевого кофе. Настроение ее, похоже, было не из лучших – был ли этот факт связан с письмом полевой почты, лежащим рядом с тарелкой, Мария Йордан понять не могла. По крайней мере, письмо казалось довольно коротким, майор не любил романтических излияний.

– Как обстоят дела с моим вечерним платьем, Мария?

– Я только что начала распарывать швы, любезная госпожа.

– Прекрасно. Оно понадобится мне на следующей неделе. Мы с моей сестрой собираемся пойти в оперу.

Это было давно известно Марии Йордан. Китти Бройер смертельно скучала с тех пор, как ее муж снова ушел на фронт, она посещала благотворительные мероприятия, ходила в оперу, и – Эльза по секрету сказала ей на ушко – ее даже видели на мероприятии, организованном социалистами. В сопровождении своей свекрови! У всех уже давно сложилось не самое лучшее мнение о Гертруде Бройер. Она вышла из простой семьи, говорили, что ее отец работал в магазине колониальных товаров. То, что эта женщина притащила дочь фабриканта Мельцера на собрание социалистов, было просто невероятно.

– Я уверена, что работа того стоит, госпожа. Вы будете выглядеть в этом платье совершенно очаровательно…

Элизабет не стала отвечать на комплимент, лишь рассеянно кивнула, а затем сказала Марии, чтобы она прислушивалась к звонку: сегодня днем придет угольщик. Уголь надо отнести в подвал, ключ висит на крючке рядом с дверью.

– И хорошенько заприте подвал, Мария. Вы ведь знаете, что ночью уголь могут легко украсть.

Мария Йордан уже привыкла выполнять работу, которая не входила в обязанности камеристки: ей ничего не оставалось, как смолчать. Она никак не смогла бы прожить на то, что получала за несколько часов работы на вилле.

– Слушаюсь, госпожа. Вы вернетесь сегодня вечером или переночуете на вилле?

Элизабет погрузилась в чтение письма, прочитала несколько строк, нахмурив брови, а затем рассеянно взглянула на Марию Йордан.

– Что? Нет, я проведу две ближайшие ночи на вилле. У меня ночное дежурство в лазарете.

– Хорошо, госпожа.

– Теперь можете продолжать шить. Потом мне понадобится черная бархатная шляпа с широкими полями и пальто. И, боюсь, еще боты.

Мария Йордан прошла в спальню, села у окна и взялась за вечернее платье. Не стоило начинать, так как тут же пришлось встать, чтобы принести госпоже верхнюю одежду. Какие потрясающие перспективы! Она часами будет мучиться с этим шитьем, потом придется спуститься в подвал с грязными тележками для угля, а вечером она будет сидеть одна в гостиной, в то время как Герти будет развлекаться наверху со своим Отто в их общей спальне. Отто был подмастерьем у сапожника, до сих пор его не призвали в армию, так как у него якобы было что-то с легкими. Болезнь легких никак не сказалась на его мужских инстинктах – напротив, каждый вечер тощий сапожник доказывал, что полон сил и энергии. По крайней мере, если верить хвастливой болтовне Герти.

– Мария? Мне нужны пальто и шляпа.

– Иду, милостивая госпожа.

Посмотрев в окно, она увидела, как Элизабет фон Хагеманн шла по улице, с трудом преодолевая порывы ветра. По тротуару плыли серые осенние листья, под голой кроной дерева собралась кучка подростков – они делили что-то между собой. Может, украли хлеб в пекарне. Марию Йордан до глубины души поразило то, как эти невинные существа стояли, прижавшись друг к другу, оборванные и замерзшие, чтобы разделить добычу. Но почему же? Да потому что они были голодными. Что же за время пришло?! Что же творится в мире?!

Она оставила свою работу и пошла к Герти в кухню, где еще тлел огонь в очаге и можно было согреть пальцы. Герти пустила в расход потрескавшуюся стенку комода – другого топлива для растопки пока не было.

– Долго я здесь не выдержу, – болтала Герти. – Отто мне уже не раз говорил, чтобы я уходила. В первую очередь из-за зарплаты, которую вечно приходится ждать. Он женится на мне, если я уйду отсюда.

– А ты уверена? – Йордан недоверчиво подняла брови. Она много раз слышала, как некоторые говорили: «Он хочет на мне жениться», но из этого ничего не выходило. – Может, мне снова погадать тебе на картах?

Герти только открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент зазвонил колокольчик, и Мария Йордан побежала открывать. Слава богу – явился угольщик! По крайней мере, сегодня вечером у нее в комнатке будет тепло.