Елена Арсеньева - Звезда моя единственная
– Вдвоем… как сейчас… – пробормотал ошеломленный юнкер Строганов. – Да! Хочу! Зовите как угодно. Я ради вас на все готов, я все сделаю, чего изволите!
– Ну, если так, Гри-и-ня, – медленно, полузакрыв глаза и наслаждаясь самим звуком этого имени, вдохновенно ловя то волнение, которое оно пробуждало в ее теле, проговорила Мэри, – если так, Гриня… если так, а ну, раскачайте меня как можно выше!
* * *– Батюшка, ты мне ответ дать обещал.
Прохор Нилыч с тоской смотрел на дочь. Боже мой, лишь тень осталась от прежней Палашеньки! Кто ни увидит ее, спрашивает: не чахотка ли у девицы? Или другая какая хворь ее иссушила? Ох, любовь, злее ты зла любого! Что против тебя чахотка, что другая хворь? Их можно вылечить, а тут… одна надежда, что сама иссякнешь, что уйдешь так же внезапно, как пришла. Вот только не заберешь ли с собой ту, которую иссушила?
– Батюшка… Ответ…
– Какой ответ? – поднял брови Прохор Нилыч. – Не возьму в толк, ты это о чем?
Он все отлично понимал. Значит, Палашеньке надоело ждать. Ах, как все бестолково с этим Гриней… Графиня заломила за него такую несусветную цену, что у Прохора Нилыча, при всей его любви к дочери и желании устроить ее счастье, рука не поднималась залезть в мошну. Добро бы Гринька полюбил ее так же, как она его. Но этого нет! Прохор Нилыч чуял, что там, на станции, Гринька объявил себя Палашенькиным женихом лишь для того, чтобы шкуру свою спасти да от стражника Степаныча, служаки ретивого, избавиться. Или все оттого случилось, что он в безумие какое-то впал, когда царевнина косынка к нему прилетела? Можно было подумать, что он влюбился в царевну… ну, проще на далекую звезду какую-нибудь молиться! А толку-то? Нет бы в Палашеньку… может, грех такое говорить, но она любой царевне нос утрет. Та что? Малехонька росточком, с лица бледна… Палашенька высока, стройна, бела, ну в точности как в сказке – глаз не отвести, яблочко наливное!
А Гринька нос воротит. И ради чего деньги тратить? Выкупишь его на волю, а он деру даст. И денежки тю-тю, и жениха нетути.
Ах, как не повезло девочке… Прохор Нилыч с умилением вспомнил свою любовь с Дашей, Дашенькой, Дарьей Федоровной. Она Прохора тоже с первого взгляда полюбила, как Палашенька – Гриньку, однако и Прохор с первой минуты встречи отвечал ей взаимностью. Долго таились они, однако выследил их отец Дашеньки и чуть не прибил Прохора. А потом привязался к нему всей душой, стал звать сыном и долго уговаривал старого графа, отца Василия Дорохова, продать ему этого парня. Тот ни в какую! И только когда старый граф умер, а почти разом умер и отец Дашеньки, получил Прохор вольную, а потом и обрел счастье с Дашенькой.
Похожая история… а все же совсем другая, чем у дочери.
– Батюшка…
– Ну что ты заладила? – рявкнул Прохор Нилыч, пытаясь за злостью скрыть растерянность. – Чего надо?
– Батюшка, ты мне обещал ответ дать… что ты решил, согласен ли на цену графинину?
– Нет, – отрубил Прохор Нилыч, но тут же совсем другим голосом, ласково, зашептал: – Ну на что он тебе, милая, чужой он, никто ему не надобен… сыщи себе другого, Христа ради! А то я сам сыщу. А Гриньку назад в деревню отправим.
Дочь устало опустила голову:
– Да уже сколько раз мы об этом говорили, батюшка! Не надобен мне другой. Или он, или никто. Или монастырь. Неужто тебе денег для моего счастья жалко?! Пусть лучше приданое меньше будет, зато с ним, с единственным, любимым, жизнь проживу!
– Не в деньгах дело, пойми! Что будет, если я ему вольную, а он нам хвост покажет? – напрямую сказал Прохор Нилыч.
– Он не такой! Ты его вечно во всяких гадостях подозреваешь, – сверкнула взором Палашенька, и Прохор Нилыч невольно отпрянул, вновь подумав о том, сколь злая сила эта любовь. Впрочем, тут же глаза Палашеньки заволокло слезами, она опять стала прежней – нежной, доверчивой, несчастной, однако он знал, что уже не забудет этого ее взгляда – взгляда женщины, у которой отнимают мужчину.
А ведь она еще девица! Она этой сласти никогда не пробовала! Однако же чует всем женским нутром своим эту сласть, чует, ходит около нее, задорит себя, а вот Гриньку никак не может раззадорить.
Может, он скопец? Сам не зная, Прохор Нилыч подумал об этом чертовом мучителе теми же словами, что и его сторож Степаныч. А какими же еще думать прикажете? Или скопец, или невстаниха у него, одно из двух!
Но ведь не скажешь, что холоден как лед! Видел, видел Прохор Нилыч, как загорелся он, как забился, когда к лицу его прильнула царевнина косынка…
Нет, неужто и впрямь он… да ну, не может быть, это просто молодая кровь в нем взыграла от близости недостижимого, от женского запаха. А если так… если так, значит…
– Значит, монастырь… – медленно произнес он, не соображая, о чем говорит, потому что подумал в это мгновение совсем о другом.
– Воля твоя, батюшка, – склонила голову Палашенька, и отец увидел, как дрожат ее плечи.
– Да ведь пожалеешь, – пробормотал Прохор Нилыч, очнувшись и осознав, что сказал. – Истомишься. Погодя поймешь, что абы какой жених куда лучше небесного!
– Абы какой мне не надобен… – опять завела Палашенька свою песню, но отец раздраженно махнул рукой:
– Слышали мы уже это! И слушать больше не желаем! Поди-ка вон, мне подумать надо.
– Подумать? – горько повторила Палашенька. – Да вы уж сколько думали? Только и знаете, что говорить: подумать да подумать, а воз и ныне там.
– Воз и ныне там? – исподлобья, яростно глянул на нее отец. – Да была б ты посмышленей, уже сама бы этот воз везла, а не ждала б, когда батюшка в него впряжется. Ясно тебе?
– Нет, – покачала головой дочь, и ее можно было понять, ей-богу, потому что отцу и самому-то еще не вполне было все это ясно… он сам еще не знал, какой замысел возник в его голове…
– Поди, поди! – повторил рассеянно. – Да вот что… пошли ко мне Савельевну, слышь?
– Да при чем тут Савельевна?! – взрыдала Палашенька. – Тут моя жизнь запуталась вконец, а вы…
– Жизнь свою ты сама запутала, – сурово сказал отец, но тотчас ласково улыбнулся. – А я ее распутать хочу. Так что давай, живенько покличь мне Савельевну, а потом…
– А потом? – затаив дыхание, спросила ничего не понимающая Палашенька.
– А потом поглядим, что будет.
* * *Конечно, Мэри зря гневила Бога: даже если бы близ ее юбок не крутился юнкер Строганов, жизнь в Петергофе совсем не была бы так уж уныла, как ей, преисполненной жалости к себе, хотелось думать.
Беспрестанно устраивались чудесные прогулки: в каретах ли, пароходом или верхом. Две великие княжны и их свита выезжали почти каждый день после обеда. До обеда каждый делал что хотел, после прогулки все вместе – в компании с юнкером Строгановым, между прочим – ужинали в Садовом зале, где и составлялись планы на следующий день.
