Елена Арсеньева - Звезда моя единственная
Император освободил Пушкина от всякого контроля цензуры. Он сам читал его рукописи. Ничто не должно было стеснять дух этого гения, в заблуждениях которого Николай Павлович видел не крамольный бунт, а горение мятущейся души. Все архивы были для Пушкина открыты, он как раз собирался писать историю Петра Великого, когда дуэль прервала его жизнь. В императорской семье часто с горечью говорили, что в России не осталось никого, подобного Пушкину. Чудилось, надвинулась какая-то огромная беда, которая уносит жизни и подтачивает здоровье.
Мэри иногда казалось, что начало этой беде положила она, она сама.
Как ужасно вспоминать…
Некоторое время Мэри была уверена, что ей сошла с рук та маленькая шалость в детской комнате. Появись отец пятью минутами позже, он застал бы любовную сцену вроде тех, которые запечатлены в его незабываемой коллекции! А так… ну, съехало на сторону декольте у дочери, ну, расстегнут ворот мундира у Барятинского – прискорбно, конечно, а все же ничего ужасного! Мэри ожидала, само собой, серьезного разговора, может быть, даже брани, хотя не могла припомнить, когда бранился отец на детей, тем паче – на любимую дочь, однако несколько дней вообще не было даже намека на разговор. Барятинский при дворе не появлялся, говорили, что он включен в состав свиты наследника и, как и сам Александр Николаевич, спешно готовится к поездке. Само по себе это было вполне естественно, коли он назначен состоять при особе великого князя, однако что ему мешало дать о себе какую-нибудь весть Мэри?!
Догадаться было не трудно: это не «что», а «кто». И кто этот «кто», догадаться тоже было просто. Впрочем, тратить время на догадки Мэри не пришлось: император позвал ее к себе в кабинет и впрямую спросил, отдалась ли она Барятинскому.
В первую минуту Мэри оторопела. Услышать такие слова, такие неприличные слова от отца… Как будто посторонний мужчина разговаривает со случайной шлюхой! Слезы уже готовы были хлынуть из ее глаз, но вдруг Мэри насторожилась. Она была уверена, что подобный вопрос был задан и Барятинскому. Разумеется, ответом могло быть только возмущенное «нет». Ведь дальше поцелуев и объятий они не зашли. Почему же отец спрашивает? Неужели он не поверил Барятинскому?
– Тебя, конечно, удивляет, что я спрашиваю об этом, – невесело усмехнулся отец, и Мэри даже вздрогнула от такой догадливости. – И ты, конечно, понимаешь, что такой же вопрос я задал Барятинскому, а он, само собой, поклялся честью, что между вами ничего не было. И ты не понимаешь, как я мог не поверить слову боевого офицера и благородного человека. Ну так вот – я ему поверил. Барятинский не мог мне солгать.
«Это просто колдовство какое-то», – испуганно подумала Мэри, но попыталась ответить без дрожи в голосе:
– Да… он сказал правду, между нами ничего не произошло.
– Думаю, лишь оттого, что я вовремя появился, – бросил реплику отец, и у Мэри от горечи, которой были окрашены эти слова, сжалось сердце. – Иначе Барятинскому предстояло бы убедиться, что он был нужен тебе лишь для того, чтобы прикрыть грех, который ты совершила с другим мужчиной.
Мэри словно кипятком в лицо плеснули! Она сейчас вполне прочувствовала смысл выражения «сгореть со стыда». Но откуда отец знает?! Нет, не может быть, надо все отрицать! Но ее запекшиеся от стыда и страха губы не могли издать возмущенного восклицания, а только выдавили слабо:
– Нет, нет… нет…
– Бессмысленно отпираться, – проговорил холодно Николай Павлович. – Я повидал на своем веку довольно согрешивших девиц и знаю, чем женщина, познавшая мужчину, отличается от невинной праведницы. Теперь удивляюсь только, что я ничего не заметил раньше. О, не пытайся выжать слезы оскорбленной невинности! – крикнул он раздраженно, глядя в пылающее лицо дочери. – Не принуждай меня призывать для ответа посторонних людей. Я ведь могу вызвать мадам Марио-Помар и попросить ее освидетельствовать тебя.
«Он не решится предать меня позору», – мелькнуло в голове Мэри, и она вызывающе воскликнула:
– Вы можете делать, что хотите, но я ни в чем не виновата!
Секунду император смотрел в ее лицо, и Мэри понимала, что этот проницательный взгляд, в котором сейчас не было ничего грозного, а только глубокая печаль, видит все, что скрыто в ее душе, видит ту бездну лжи, в которую она погрузилась.
«Надо закрыть глаза, надо убежать!» – подумала она, но тут отец взял ее за плечо и сказал:
– Понимаю, ты думаешь, что я не решусь предать позору свою дочь, вызвав акушерку для ее освидетельствования. Ты права. Но твоя мать больна, она жалуется на обострение женских хворей, поэтому мадам Марио-Помар все же будет приглашена во дворец для осмотра императрицы и великих княжон, а также статс-дам и фрейлин – просто так, на всякий случай. Доктора говорят, что всякую болезнь легче предупредить, чем излечить, а женский организм весьма хрупок. Мадам не будет удивлена тем, что мы хотим знать состояние здоровья своих дочерей и фрейлин, которые им служат. Разумеется, мы устроим так, что мадам не будет видеть лиц своих пациенток. Ей для осмотра будет доступна только нижняя часть тела, ничья стыдливость не будет оскорблена нескромностью. Но она получит строгий приказ сообщить мне, которая именно из ее анонимных пациенток окажется не девицей. Таким образом, твоя тайна будет по мере возможности сохранена… от всех, только не от меня и не от твоей матери. Но скажи, Мэри, неужели ты заставишь меня пойти на все это, устроить этот чудовищный спектакль? Неужели в тебе не осталось достоинства? Неужели ты забыла о том, кто ты есть? Ты великая княжна, которая лжет императору!
Мэри вся дрожала, но еще сопротивлялась признанию, которое уже готово было сорваться с ее губ. Роковыми оказались последние слова императора:
– Ты дочь, которая лжет отцу, любящему тебя более всех на свете…
– Да, – с отчаянием произнесла Мэри, слушая собственный голос как бы с изумлением, до такой степени чужим он ей казался, и даже глаза закрыла от того, что сейчас произойдет. – Да, я… я… у меня это было, я… лишилась… лишилась…
Она запуталась в словах, но император и так все понял.
Мэри думала, что отец закричит, может быть, отвесит ей пощечину, но нет – он молчал.
Мэри робко открыла глаза и даже покачнулась от неожиданности: более бесстрастного лица она никогда не видела у отца – даже на портретах в нем было больше жизни.
– Кто он? – спросил император таким же спокойным голосом, каким спокойным был его взгляд.
– Не знаю.
– Как не знаешь? Это произошло во дворце?
– Нет. Однажды я сбежала… я хотела побывать… посмотреть… хотела побывать в балагане и посмотреть фокусника, а потом… потом я прыгала через костер, у меня обгорела юбка, он повел меня в Гостиный двор покупать новую, а там в лавке никого не было, я стала переодеваться, и…
