Барбара Мецгер - Крылья любви
Граф был обворожительным – и пугающим. Он появился внезапно – как будто мраморная статуя языческого бога решила сойти со своего пьедестала и очутилась здесь, среди них, со стрелами молний в руках. Он казался всезнающим и всесильным, твердым как камень и несгибаемым – и это при всей своей доброте. Боги мифов были по меньшей мере озорными, и Джини не хотелось бы встать поперек дороги лорду Ардету. Божество он или граф, любой ему подвластен, и он это прекрасно знает.
В палатке лазарета стояла душная жара, но Джини внезапно вздрогнула, словно от холода, при мысли, что может чем-то не угодить столь значительной персоне. У женщины нет возможности защитить себя от подобной власти… Впрочем, Джини тут же ругнула себя за эти страхи. Здесь не бальный зал, в котором хозяйка дома обязана исполнять обряд представления гостей друг другу, если в этом есть необходимость. Кроме того, для графа Ардета ровно ничего не значит присутствие столь незначительной личности, как она.
Тем не менее он вдруг окликнул ее:
– Послушайте, мистрисс, мне нужна помощь.
Ардет обнаружил, что люди живые и здоровые куда более приятны и благодарны, нежели умирающие – последние в большинстве своем спорили, ругались и сетовали на безжалостную к ним судьбу.
Некоторых из этих мужчин он мог спасти, другим мог облегчить страдания. Поначалу ему помогал Кэмпбелл, как помогает сквайр своему лорду, если питает к нему уважение. Но Кэмпбелл и сам был ранен, и к тому же он очень беспокоился за лошадей. Ардет отпустил его, вручив кошелек с деньгами и пообещав позаботиться о нем, когда тот уволится из армии. Теперь графу очень была нужна лишняя пара рук.
Эту женщину он уже приметил ранее. Она привлекла его внимание прежде всего тем, что выглядела в окружающей ее среде чужим человеком. Более молодая и, безусловно, лучше одетая, чем любая из женщин, которые ухаживали за ранеными, она в то же время явно не была ни профессиональной сиделкой, ни монахиней. Лагерная шлюха? Нет, она обладала несомненной утонченностью, а также хрупкостью и женственной слабостью, недоступными публичной девке, даже наделенной немалыми актерскими способностями.
Любая особь женского пола позавидовала бы волосам этой юной особы. Голова ее была повязана лоскутом кружев, но никакие усилия не смогли бы удержать в полном порядке уложенные в пучок на затылке золотисто-рыжие волнистые пряди, которые падали своей обладательнице на щеки и на плечи. Они пылали, словно солнце на закате, словно расплавленная лава в центре Земли.
Заметил Ардет и золотистую россыпь крошечных веснушек. Он, разумеется, видел и более красивых женщин, но не в последнее время и не как мужчина, который может по достоинству оценить нежность кожи, округлые формы и красивую осанку. Ардет принудил себя не замечать женские взгляды. Он не превратился в похотливого распутника, хоть и провел в целомудрии века. Его тело было чуждо плотским побуждениям. Он не позволял ему воспламеняться от желания. И на этот раз для него было главным то, что женщина производила впечатление понимающей и уравновешенной личности. Потому он и обратился к ней.
– Вам нужна моя помощь? – спросила она.
– Этот человек серьезно ранен, я один вряд ли смогу ему помочь. Прошу вас, подойдите сюда. – Она помедлила, вглядываясь в него, и Ардет, вполне понимая и принимая ее разумную осторожность, повторил: – Подойдите, очень вас прошу.
Она подошла и остановилась напротив Ардета по другую сторону кровати, на которой лежал тяжело раненный солдат.
– Но… врачи говорят, что он безнадежен.
– С их точки зрения – да. Но эти, с позволения сказать, живорезы должны применять свое умение более разумно.
Она тронула рукой лоб солдата.
– У него такие обширные раны.
– Его дни еще не сочтены.
Как не сочтены были дни Элгина и дни множества солдат, погибших на поле битвы.
– К такому не готов заранее ни один человек.
– И тем не менее каждому созданию на земле отведен твердо определенный срок существования. Этот человек еще не исчерпал его.
– Как вы можете это знать?
– Я знаю. Когда дни сочтены, жизнь кончается, как песок в песочных часах.
Она сдвинула брови.
– Выходит, мы можем знать, когда нам доведется умереть.
– Некоторые из нас. – Шесть месяцев, вспомнилось Ардету. – Но сейчас не время для таких рассуждений. Скажите, у вас достаточно стойкий желудок?
Джини уже вытошнило нынче с утра, и с тех пор она ничего не ела, так что ей не угрожал новый приступ рвоты.
– Я справлюсь.
Ардет откинул простыню. У Джини перехватило дыхание.
– Только не падайте в обморок, – строго предупредил Ардет.
– Постараюсь, – проглотив комок в горле, с трудом произнесла Джини.
И Ардет принялся вправлять вывалившиеся наружу внутренности раненого обратно в брюшную полость, указывая при этом Джини, где она должна нажать и когда должна подать ему полотняный бинт или нитки для шитья.
– Он не выживет, – сказала Джини.
Граф огляделся, словно искал взглядом то, чего она не могла увидеть.
– Он выживет! – услышала Джини.
Говорит так, будто это зависит от его слов, подумалось Джини, которая была поражена самоуверенностью его сиятельства. Пусть у него есть титул и богатство, но это не дает человеку власть над жизнью и смертью. Но солдат все еще дышал. И следующий, казалось бы, безнадежный… и следующий.
Через какое-то время – Джини давно утратила чувство времени и не замечала разницы между днем и ночью – прислуживающий лорду Кэмпбелл принес поднос с горячим чаем, хлебом и холодным мясом. Она помотала головой в знак того, что не хочет есть, но граф не принял это во внимание, вывел ее из палатки к скамейке.
Ворон слетел вниз и бросил к ногам Ардета блестящую монету.
– Ничуть не похоже, – сказал граф.
Большая птица запрокинула голову и взглянула на Джини обведенными белой каймой черными глазами.
– Я живой!
Джини кинула кусок хлеба удивительному говорящему созданию.
– Проклятие! – рявкнул граф. – Скажи, что тебя зовут Олив!
Птица снова посмотрела на женщину, проглотила хлеб и, повернувшись к Ардету, провещала:
– И ты живой, проклятие!
Джини улыбнулась и сказала:
– Глупая птица.
Не такая уж глупая. Улыбка Джини была такой ясной, что Ардет тоже улыбнулся, впервые за бесконечные века. Он и в самом деле почувствовал себя живым и ощутил уверенность в том, что останется таким по прошествии назначенных шести месяцев.
– Отправляйся и поищи еще, – велел он превращенному в птицу гремлину.
Чтобы усилить и закрепить впечатление, он решил вызвать у женщины еще одну улыбку, сказав ей, что они должны представиться друг другу по всей форме, дабы строгие ценители приличий не осудили его манеры.
