Томас Шерри - Ночные откровения
— Женщины используют воду с уксусом, если не хотят забеременеть?
— Помимо прочего.
— Похоже, ты неплохо осведомлен в подобных вещах.
— Достаточно, — отозвался муж, снова укладываясь. — Спрячь одежду под кровать, а утром пошли за врачом Юджином Нидхемом, который практикует на Юстон-роуд. Он же избавится от вещей.
Элиссанда задвинула узел и погасила свет. Затем остановилась посреди темной комнаты, пытаясь осознать происшедшее и установить момент, когда ее безобидный супруг превратился в этого властного и немного пугающего незнакомца.
— Уходи, — буркнул с постели маркиз.
— Ты… ты по-прежнему зол на меня?
— Я зол на судьбу. Ты всего лишь удобная замена. Теперь ступай.
Элиссанда поспешно вышла.
Глава 14
— Какой прелестный садик, — прошелестела тетушка Рейчел.
Позади дома лорда Вира располагался небольшой частный парк, в который имели доступ исключительно жильцы близлежащих особняков, что было, по словам миссис Дилвин, счастливым и нетипичным для Лондона преимуществом. Раскидистые кроны нескольких великолепных шестидесятифутовых платанов предлагали приятную тень гуляющим. Выложенная плитами дорожка разделяла надвое аккуратно подстриженную лужайку. Неподалеку весело журчал трехъярусный итальянский фонтанчик.
Миссис Дилвин посоветовала ежедневно выбираться на свежий воздух. Элиссанда, полная решимости правильно ухаживать за подопечной, приготовилась к долгим упрашиваниям, чтобы выманить ту из постели. К ее удивлению, тетя сразу же согласилась облачиться в голубое дневное платье.
Больную усадили в кресло, которое затем двое внушительного сложения слуг вынесли в садик.
Поймав слетевший с платана лист, Элиссанда протянула его тете.
— Какая красота, — восхитилась женщина, благоговейно созерцая этот обыкновеннейший листок.
При виде скатившейся по пергаментному лицу слезы ответ застыл у Элиссанды на губах.
— Спасибо тебе, Элли, — обернувшись, поблагодарила Рейчел племянницу.
Элиссанду охватила паника. Это убежище, безопасность и зеленый рай посреди Лондона — вся эта благодать, которую, по мнению тети, они обрели, была не прочнее мыльного пузыря.
«Нет ничего, что я не сделал бы во имя любви. Ничего».
Слово «любовь» в устах дяди звучало устрашающе. Он готов состязаться в изуверстве с самим дьяволом, только чтобы вернуть жену под свою власть.
«Боюсь, как бы с этим смазливым идиотом, которого, по твоему уверению, ты так любишь, не приключилось что-нибудь ужасное».
С тем самым смазливым идиотом, который в предрассветной тьме в высшей степени убедительно заявил свои права на Элиссанду.
Только лорд Вир вовсе не идиот, не правда ли? Он был зол, циничен и говорил просто оскорбительные вещи — но отнюдь не был глуп. Муж совершенно ясно понимал, как Элиссанда с ним обошлась, что вызывало закономерный вопрос: не притворяется ли маркиз, подобно ей самой, тем, кем на самом деле не является?
Эта мысль, словно крючок, засела в Элиссандином сердце, дергая его в непредсказуемых направлениях.
Золотистое сияние его кожи. Будоражащее удовольствие от сердитого укуса в плечо. Греховное возбуждение от напора мужской плоти, решительно погружающейся в нее.
Но прежде всего — исходящая от мужа необузданная мощь.
«Сними одежду».
Ей хотелось, чтобы это повторилось.
Рука взметнулась к шее, кончики пальцев прижали трепыхающуюся жилку.
Возможно ли? Неужели, вопреки всякому вероятию, в порыве отчаяния Элиссанда избрала мужчину, хитроумием подобного Одиссею, красотой — Ахиллу, а любовным умением — Парису?
И дядя угрожает ему страшными увечьями.
Остается всего два дня.
* * *
Явившийся утром Нидхем перевязал рану и удалился, унося с собой как связку писем из сейфа Паллисера, так и узел с окровавленной одеждой — и все без единого слова. Старый добрый Нидхем…
К середине дня Вир уже был в состоянии подняться с постели, не испытывая немедленного желания приставить к виску дуло и спустить курок. Он позвонил, чтобы принесли чай и гренки.
Но после стука в дверь в комнату вошел не кто иной, как его вечно улыбающаяся супруга.
— Как ты, Пенни?
О нет, как раз ее видеть совсем не хочется. Только не сейчас, когда все, что осталось в памяти из предрассветных часов — это безрассудное извержение в трепещущее женское тело. Маркиз заключил, что жена, должно быть, помогала обработать рану, и он мог дать ей указание вызвать Нидхема. Но как они перешли от такого далекого от эротики занятия, как перевязка пулевого ранения, к тому безудержному исступленному соитию, вспоминая о котором Вир чуть не краснел?
Ну что ж, делать нечего — придется выкручиваться.
— О, привет, дорогая. Ты, как всегда, свежа и обворожительна.
На Элиссанде было белое платье — строгий и сдержанный фон для невинной улыбки. По-модному зауженная юбка тесно облегала бедра, прежде чем спуститься к полу скромной колонной.
— Ты уверен, что чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы поесть?
— Вполне. Умираю с голоду.
Маркиза хлопнула в ладоши. Вошедшая служанка поставила поднос и, сделав книксен, удалилась.
— Как твоя рука? — принялась наливать чай жена.
— Болит.
— А голова?
— Тоже болит. Но уже меньше, — Вир жадно выпил предложенный чай, не забыв немного расплескать на халат. — Ты не знаешь, что со мной случилось? Я имею в виду руку. Голова-то у меня всегда болит после излишка виски.
— Это был ром, — поправила супруга. — И ты рассказывал, что тебя подстрелил кэбмен.
Глупо с его стороны, не следовало вдаваться в подробности.
— Ты уверена? — переспросил маркиз. — Я же терпеть не могу ром.
— А где ты был прошлой ночью? — наливая и себе чашку чая, поинтересовалась Элиссанда с настойчивой заботливостью. — И что ты делал на улице в такой поздний час?
Ах, так она явилась допросить его…
— Совсем запамятовал.
Жена неторопливо размешивала сахар и сливки.
— И ты не помнишь, что в тебя стреляли?
Нет, так не пойдет. Он гораздо лучше справляется в нападении.
— Но ведь тебе, дорогая, как никому другому, известно пагубное влияние крепких напитков на память!
— Прости, ты о чем?
— Ты помнишь хоть что-то из нашей брачной ночи?
Помешивание прекратилось.
— Ну, разумеется, помню… кое-что.
— Ты твердила, что с моих губ каплет пчелиный воск. Я раньше ни от кого не слышал, что с моих губ каплет воск.
Надо отдать жене должное — поднеся чашку ко рту, она сделала глоток и не поперхнулась.
