Жаклин Брискин - Все и немного больше
По радио зазвучала другая музыка. Ласки Дуайта стали энергичнее и грубее, его рука забралась в вырез блузки, язык погрузился глубоко в рот Рой. Она почувствовала озноб.
— Не надо, — пробормотала Рой с легким укором и схватилась за его широкое запястье.
В этом фургоне она обнималась с подобранными по пути военнослужащими, которые всегда соблюдали неписаный кодекс: они не заходили в своих действиях дальше того, что им позволяла Рой, а если увлекались, она энергично давала им понять, что этого делать не следует, что она порядочная девушка. Они отступали и либо вновь возвращались к поцелуям, либо сердито отодвигались на край сиденья, поправляя форменные брюки.
Дуайт же проигнорировал ее предупреждающее движение. Его ладони проникли под лифчик и крепко сжали ее груди.
Пытаясь освободиться, она сказала погромче:
— Перестань!
— Я так хочу тебя, малышка…
Это было сказано так ласково, что на какое-то время она предоставила его рукам свободу. Одна из них расстегнула молнию на шортах и заползла внутрь трусиков. Рой испытала ужас от мысли, что сейчас он наткнется на эластичный гигиенический пояс. Она хотела сказать ему, чтобы он остановился, но его язык закрыл ей рот. Пальцы Дуайта скользнули к низу живота и погрузились в пышные курчавые волосы.
Он слегка откинулся назад и произнес у нее над ухом:
— У меня есть презерватив.
Презерватив? Она уже слышала это слово в фургоне, и оно шокировало ее. Хотя Рой и разговаривала об этом с умным видом, она имела весьма смутное представление о физиологии секса. Что представляет собой презерватив? Во всяком случае это имеет какое-то отношение к последнему, окончательному шагу. Именно этого хочет Дуайт?
— Все будет совершенно безопасно, обещаю тебе. — Он лег на нее, распластав ее на сиденье, и стал стягивать с нее трусики. Она попыталась оттолкнуть его двумя руками, но у нее не хватило сил. Трусики с треском разорвались.
— Нет! — Собрав все силы, Рой выскользнула из-под Дуайта. Когда они боролись, ее колено, должно быть, попало ему в самое чувствительное место, потому что он со стоном отпустил ее.
Отодвинувшись к колесу, он снова наклонился над ней.
— Не надо так, — прошептала она. — Для меня это очень важно.
— Ты уже продемонстрировала это… Хорошо, если не повредила мне кое-что…
— Я не хотела причинять тебе боль.
— Послушай, неважно, что у тебя менструация… Произнесенное вслух слово из столь интимной области подействовало на нее как ушат холодной воды.
— Дело не в этом, — пробормотала она.
— Другим ты даешь… Пит говорит, что все в школе Беверли Хиллз знают о Большой Двойке.
Рой расплакалась, и ее рыдания, сопровождающиеся икотой, глухо звучали в ночной тишине. Вокруг было пустынно. Она так стремилась — по причине своего романтического идиотизма — к такому уединению!
Дуайт включил радио погромче и спросил:
— Это из-за моей ноги?
— Господи, Дуайт, как ты мог подумать? — Она высморкала нос и, пока Герб Джефриз пел о фламинго, сообщила:
— Вся эта болтовня в школе — ужасная ошибка… Алфея и я — мы ведем себя не так, как другие, поэтому про нас придумывают всякие небылицы… Все это неправда, неправда, чушь!.. Мы совсем не такие, как о нас говорят. — Рой снова высморкалась и добавила извиняющимся тоном: — Я девственница.
После минуты молчания, которая показалась Рой бесконечно долгой, Дуайт сказал:
— Ладно.
На следующий день по дороге в «Бельведер» никто из них не коснулся в разговоре того, что произошло между ними накануне вечером.
Фирелли и Рой играли в джин, пока Алфея и Дуайт плавали вместе на синем надувном матрасе.
Следующий день был последним днем пребывания Фирелли в «Бельведере».
Они отметили его отъезд прощальным ужином в купальне. Огромная оранжевая луна, освещавшая все вокруг каким-то волшебным светом, отражалась на гладкой блестящей поверхности бассейна.
Покончив с лимонным муссом, Алфея сказала:
— Фирелли, мы хотели бы поставить кое-какие ваши пластинки на прощанье.
— Давайте! — воскликнула Рой, у которой слегка шумело в голове после бокала шампанского.
— Для моих юных американских друзей я выберу свои самые любимые вещи, — предложил престарелый англичанин.
— У нас есть концерты Фирелли в музыкальной комнате. Вы пройдите туда и выберете. А я соберу эту посуду — Лютер уже свирепеет, потому что ему приходится подавать все сюда, — сказала Алфея.
— Я помогу тебе, — вызвался Дуайт.
— Отлично, — согласилась Алфея.
Фирелли стал подниматься по ступенькам.
— Рой, ты иди с ним, — предложила Алфея.
Веселое настроение Рой внезапно улетучилось, к ее горлу подступил комок, и она поняла, что ревнует.
— Несправедливо оставлять вас вдвоем среди такого разгрома, — неуверенно произнесла она.
— Мы присоединимся к вам очень-очень быстро! Кыш отсюда!
Рой постояла в нерешительности, не в силах остановить взгляд ни на Алфее, ни на Дуайте. Устыдившись вдруг своей ревности, она побежала догонять маэстро.
Фирелли упругой походкой шел по освещенной луной площадке. Если не брать во внимание то, что он любил вздремнуть днем и рано ложился спать, в остальном можно было подивиться его бодрости и энергии. Внезапно он сказал:
— Она очень несчастлива.
— Алфея?
— Да… Я бы хотел знать причину этого. — Голос его звучал печально. — Бедное дитя! Она так старается за смехом скрыть свою тоску… А тоска всегда с ней, как повторяющаяся тема… Она не может отделаться от этого.
— У нее действительно бывает плохое настроение.
— Я бы многое отдал за то, чтобы помочь ей, — сказал Фирелли. — Но она не пожелает, доброту она принимает за жалость.
Рой вздохнула.
— Рой, можешь согласиться с тем, что у нее жизнь труднее твоей?
— Возможно.
— Это дело не повредит вашей дружбе?
— Фирелли, о чем вы говорите?
— Об Алфее и этом мальчике.
— Вы просто не понимаете американских детей. — Рой принужденно хихикнула. — Мы все трое настроены на одну волну.
Фирелли взял ее за руку.
— Какое благородство, какое мужественное доверие… Рой, пусть это всегда останется с тобой.
В музыкальной комнате он не спеша осмотрел полки и наконец выбрал альбомы, которые относил к числу наиболее удачных, — первую часть Первой симфонии Брамса, финал Девятой симфонии Бетховена, фрагменты из «Страстей по Матфею».
Дуайт и Алфея не появлялись.
Руки Рой дрожали, когда она доставала «Болеро» Равеля и знаменитую часть Второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром. На обоих альбомах алела дарственная надпись Фирелли.
