Рексанна Бекнел - Роза Черного Меча
— Не правда! — Она резко встряхнула головой, отчаянно пытаясь найти слова, которые убедили бы отца. — Я наняла его, чтобы он проводил нас до дома. Клив был ранен. Мы остались без всякой помощи. Он был единственным, кто согласился нас выручить. О, неужели вы не понимаете? Наказывать его — несправедливо. Я обещала ему вознаграждение!
Розалинда знала, как много берет на себя, втягивая отца в подобный разговор. Этим делом надлежало заниматься мужчинам, и ее настойчивость выходила далеко за рамки дозволенного для женщин. Но что было делать с совестью, которая неумолчно нашептывала ей: нельзя допускать, чтобы Черного Меча пытали или казнили за его грехи. Несмотря на его непростительное обращение с ней, он мог бы по праву сослаться на их шутовской брак. Ее отец об этом не знал, а если бы узнал, то, вероятно, еще больше укрепился бы в намерении убить пленника. Но она-то знала, что брак действительно заключен, и не могла допустить, чтобы из-за этого он погиб.
У нее не было времени, чтобы придумать, как поступить, как хотя бы удержать Черного Меча — если ему будет сохранена жизнь, — чтобы он не вздумал открыть все ее отцу. Она хотела бы обдумать все позднее, когда придется этим заняться вплотную. Но сейчас она помнила одно: всякая мука, которую ему приходится терпеть, падет на ее голову, а она просто не в силах и дальше выносить это жгучее чувство вины.
— Я обещала ему награду, — повторила она более мягко. — Вы не можете просто убить его.
— Вряд ли это можно будет назвать убийством, — сурово возразил сэр Эдвард, сверля ее пронизывающим взглядом. Трудно было выдержать этот взгляд, но она выдержала. Какое-то чутье подсказывало: лорд предпочитает верить ее объяснениям хотя бы потому, что любая другая история была бы слишком неприятной и ему оказалось бы много труднее такую историю переварить. Он хотел получить свою дочь целой и невредимой. Если ему не будут представлены неопровержимые доказательства обратного, он примет ее рассказ на веру.
Неловкое молчание было нарушено приходом служанки, которая остановилась в уголке, ожидая, когда нужно будет проводить Розалинду в ее комнату. Но Розалинда не двигалась с места, безмолвно умоляя отца смилостивиться.
— Я разберусь в этом деле, — уступил он наконец. — Обещаю тебе, что мое решение не будет, принято в спешке.
И затем, всем своим видом показывая, что разговор окончен, он двинулся к выходу.
— Тебе нужно выспаться, дочка. О том, что делать дальше, мы поговорим позднее.
Одна темница похожа на другую, думал Эрик, с отвращением оглядывая черную яму, куда его втолкнули. Холодно. Темно. Пахнет мочой и плесенью. Охнув от боли, которую причиняло каждое движение, он поднялся, чтобы принять сидячее положение, а затем осторожно поднял руку, чтобы ощупать бровь. На лбу вспухла громадная шишка; костяшки пальцев кровоточили после единственного удара, которым он сумел ответить группе рыцарей, всем скопом кинувшихся на него; а левая рука давала о себе знать таким ощущением, словно ее выдернули у него из плеча. Но он пока был жив и усердно пытался найти в этой мысли хоть какое-то утешение.
«Будь она проклята, эта дрянь! — думал он с горечью. — Чтоб ей гореть в аду за то что она бросила меня на съедение воякам, как только представилась возможность!»
С холодной расчетливостью человека, давно приученного самому заботиться о себе в трудных обстоятельствах, он обследовал новую темницу, куда его бросили. Клетка оказалась невелика: каждая сторона меньше, чем два его роста. Каменные стены были настолько неровными и шероховатыми, что даже прислоняться к ним не хотелось. Слой слежавшейся соломы прикрывал каменный пол. Единственным источником света служило оконце в тяжелой дубовой двери, забранное решеткой из стальных брусьев. В небольшом ковше, цепью прикрепленном к стене, находилась вода; дыра в полу позволяла смывать нечистоты. Как ни посмотри, местечко было не из тех, где хочется провести побольше времени. Но впрочем, маловероятно, что ему придется здесь задержаться, подумал он с насмешливым цинизмом. Если уж она побежала к батюшке со своей горестной историей, жить ему осталось самое большее денек-другой. Он прекрасно знал, что единственное достояние, которое ценится превыше всего у благородной леди, — это ее девственность, Было ли там какое-то весеннее обручение или нет — ее отец, несомненно, предпочтет убить его, лишь бы не оставлять свидетеля, которому известен изъян в достоинствах его наследницы.
В который уже раз он проклял тот миг наваждения, когда вообразил, что может заполучить и девушку, и поместье таким простым способом — переспав с ней. Воистину, он, должно быть, тогда совсем рехнулся! Но стоило ему вспомнить, как она выглядела, когда стояла в этой тихой заводи, а искры солнечного света сверкали на ее влажных ресницах и ее гибкие руки и точеные ноги были открыты его взгляду, — и он был вынужден признаться, что ему точно известно, какого сорта безумие накатило тоща на него. Он полностью — и совершенно неожиданно — отдался во власть непреодолимого желания, которое потянуло его к стройной, похожей на нимфу девушке, и это желание всецело подчинило его себе и замутило разум. А теперь, похоже, ему придется дорого заплатить за свою ошибку.
В гулкой беспросветности маленькой клетки он изо всех сил старался обрести то же состояние спокойствия, которого в конце концов добился в темнице Данмоу, — добился ценой немалых усилий. Тогда он бесновался из-за несправедливости ложного обвинения, его выводило из себя, что он даже не знает, кто же обрек его на этот ужасный конец, он терзался от незавершенности жизни, которую не удалось прожить как было задумано. И все-таки за долгие дни и ночи, прошедшие в ожидании неминуемой казни, он достиг некоей готовности принять выпавшую ему судьбу. Он поклялся встретить Создателя со всем достоинством, которое сможет найти у себя в душе.
Но потом, когда произошел неожиданный перелом, он почти воспылал гневом. Броня отрешенности и смирения была разрушена, и снова страх и боль вырвались наружу, словно открылась рана, которая только что начала заживать.
Растрепанная грязнуля, с таким страхом поднявшаяся на помост гнусной виселицы, являла собой одновременно и посланца дьявола, и ангела Божьего. Невозможно было поверить, что она не просто плод его воображения, не примерещившийся ему ответ на страстные молитвы о спасении. Все-таки она стояла там, испуганная… устрашенная… почерпнувшая смелость в собственном отчаянии. Она тогда в страхе ухватилась за его тунику, и ее поразительные глаза горели лихорадочным блеском. Но не блеск этих глаз заставил его решиться. Может быть, при других обстоятельствах его и растрогали бы эти огромные горящие глаза. Но в тот день… в тот день почему-то на него сильнее всего подействовало неожиданное тепло ее пальцев, слегка коснувшихся его груди.
