Шерри Томас - Восхитительная
Сейчас, много лет спустя, казалось невероятным, чтобы глупое недоразумение стало причиной разрушения братских уз. Так сверкающее лезвие меча превращается в ржавую труху – медленно, исподволь, пока не становится слишком поздно.
Слева от Стюарта отворилась дверь. Показалась узкая полоска света. От неожиданности Стюарт отскочил назад и сшиб подсвечник, который поставил на пол рядом с собой.
Дверь – это была дверь, ведущая на служебную лестницу, – стала поспешно затворяться.
– Печенье «Мадлен», – сказал он по-французски, пока дверь не закрылась совсем, – Берти любил его больше всего.
Долгую минуту ответа не было. Стюарт начал думать, уж не спугнул ли он голодную горничную, которая пробиралась по холодному коридору, чтобы перехватить что-нибудь съедобное.
Потом раздался ответ, тихий и внятный:
– Да. Именно.
Стюарт почувствовал головокружение, жаркое смущение – реакция, приличествующая скорее подростку, идущему на тайное свидание, нежели респектабельному мужчине средних лет, который любовным свиданиям предпочитал парламентские чтения!
– Он был счастлив?
– Берти? – Ее удивил вопрос Стюарта. – Думаю, да.
– Скажите, почему вы так думаете?
Стюарт сделал пару шагов, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь служебного коридора. Там было темно, лишь свеча мерцала мутно-оранжевым огнем. Как всегда, он не увидел ничего, кроме края ее черного платья.
– Жители его прихода были о нем хорошего мнения. Он нравился джентльменам и их вдовам тоже.
Кажется, он уловил нотку лукавства в ее голосе?
– Он писал труд по истории тамошних мест, расширял сады. И питался он лучше всех в Британии.
Стюарт улыбнулся. Очевидно, обеды много значили как для Берти, так и для его кухарки.
– Замечательно, – сказал он.
После утраты городского дома Берти ни разу не показывался в Лондоне. Но оказывается, не все так плохо! Брат поселился в деревне, где был окружен друзьями и любимой пищей, которые скрашивали ему последние годы.
– А вы...
Она замолчапа.
-Да?
– Вы были с ним когда-то близки?
Его сердце подскочило.
– Он вам говорил?
– Нет. Обычно он говорил о вас, словно вы всадник из Апокалипсиса. Я думала, должно быть, когда-то он вас очень любил, если разочарование было таким горьким.
В свою очередь, Стюарт ни с кем не говорил о Берти. Делал вид, что забыл о существовании брата.
– Да, было время, когда мы были близки.
Каким облегчением было признаться в этом после столь долгих лет! Облегчением и болью. Женщина тихо спросила:
– Что же случилось?
Стюарту не хотелось говорить о постепенном охлаждении, медленном угасании привязанности, нелегком разрыве, внезапном болезненном осознании в один прекрасный день, что холодность превратилась во враждебность, и непонятно даже, как это случилось, поэтому нет надежды, что все вернется и станет как было прежде.
Вместо ответа Стюарт задал свой вопрос:
– Знаете, какими были первые слова Берти, когда мы встретились?
Он только что попрощался с матерью, стоя посреди пугающего великолепия своего нового дома. Точнее, это она говорила, а Стюарт стоял глух и нем, потрясенный открытием, что маме нельзя остаться с ним в Фэрли-Парк. Чем больше уверяла она, что Стюарту будет здесь хорошо, тем тревожней ему становилось, пока его молчание не обескуражило ее окончательно, лишив дара речи. В конце концов она просто обняла его и ушла.
Когда Стюарт обернулся, он увидел Берти, который делал ему знаки, стоя за дверью.
– И что же он сказал?
– Он сказал: «Говорят, французы едят улиток? Хочу попробовать. Пошли их искать!»
Женщина за дверью тихо рассмеялась:
– И вы пошли?
– Не сразу.
В гостиную вошел отец и принялся читать строгую нотацию. Отныне Стюарт джентльмен и должен забыть все, что видел, слышал или выучил в прошлой уличной жизни, – его нисколько не заботил тот факт, что Стюарт и дня не прожил на улице и учил только то, что приходится учить всем английским детям, посещающим благотворительную школу.
Потом мальчика потащили наверх, чтобы оттереть и отмыть. Одежду, которую он с собой привез, сожгли, а маленькую жестяную коробочку, в которой он хранил свои драгоценности – подаренный на Рождество карандашик, булавку, которую ему вручили в школе за первое место в правописании, и распятие, которое Лидия, проститутка-католичка, сунула ему в руку прошлым вечером, – выбросили, пока он был в ванной.
– Мы пошли искать улиток на следующее утро, но охота вышла неудачной. В лесу от меня не было толку, а Берти нашел какую-то мелочь, ради которой не стоило и трудиться.
Но потом они сели на бревно, и Берти рассказал Стюарту главное, что ему следовало знать, чтобы выжить в новом для себя мире.
«Не произноси слово «ноги» при фрейлейн Айзенмюллер.
Не отвлекай отца, когда он читает газету.
Не задавай вопросов насчет женщин, которые иногда являются в дом поздно ночью.
Никогда не позволяй слугам, даже этой ужасной экономке, которая обретается тут с незапамятных времен, забыть, что ты хозяйский сын, а их можно запросто выгнать».
В те дни Берти был его путеводной звездой. Он учил Стюарта, как разговаривать, как вести себя за столом и как добиваться должного уважения – уважения, которого, по мнению Стюарта, его особа совершенно не заслуживала, – от слуг, обитателей деревни и детей господ, которые приезжают с визитом.
– А вы его любили? – задал Стюарт вопрос в темноту.
– Да. Очень, – ответила женщина.
Спокойная доброжелательность ответа растрогала его, как всегда трогал вид детей, что идут по улице, взявшись за руки.
– Я тоже его любил. Очень, – сказал он. – Жаль, что вспомнил это только после его смерти.
Она не ответила. Ее молчание вынудило Стюарта сделать еще шаг к двери, ведущей в служебный ход. Когда женщина заговорила снова, ее голос звучал настолько близко, что кожа Стюарта покрылась мурашками.
– Однажды мы с Берти ели мадленки на пикнике – это было за несколько месяцев до того, как пришло судебное решение, – и Берти сказал: «Когда мы были маленькими, я все пытался выяснить, что же из еды все-таки нравится Стюарту. Мне так и не удалось этого узнать. Но думаю, эти печенья ему бы понравились».
Стюарт улыбнулся. Значит, вот почему он без устали подсовывал ему одно экзотическое блюдо за другим, глядя на брата с томительной надеждой.
Стюарт почувствовал, что глаза наполняются слезами. Он опустил голову. Как можно было допустить, чтобы между ними пробежала черная кошка? Не следовало воспринимать Берти как что-то само собой разумеющееся. Не следовало упорствовать в мысли, что Берти не способен его понять, так что не стоит тратить силы на объяснения.
