Джейн Фэйзер - Безжалостное обольщение
— Да. — Она еще раз глубоко, прерывисто вздохнула. — Они произносили какие-то заклинания, исполняли ритуальные танцы и песнопения, предназначенные для нескольких людей, находившихся в комнате. Одной из них была Анжелика. Это касалось тебя и меня.
— Продолжай, — нетерпеливо сказал он, по-прежнему неподвижно сидя на краешке стола.
— Они молились за то, чтобы ты вернулся к Анжелике, а со мной случилось что-нибудь плохое. Я не поняла частностей, но общий смысл был достаточно ясен. — Женевьева закусила дрожащую губу. — Ты представить себе не можешь, как это было ужасно — слышать проклятия в свой адрес. А потом все обезумели от бешеного барабанного ритма, от танца и спиртного… какого-то жуткого, огненного напитка…
— Ты его выпила! — Доминик, все еще не веря своим ушам, покачал головой.
— Мне было интересно, — потупясь, призналась она. — И потом у меня не было выхода. Когда начались танцы и поднялся страшный шум, я не знала, что делать. А потом они убили цыпленка. Повсюду была кровь, и я убежала. Что было после этого, я не очень помню. — У нее перехватило горло.
— Ты своенравная, бездумная, сующая свой нос куда не следует девчонка! — свирепо произнес Доминик. — Тебя нужно запрятать куда-нибудь подальше.
Объект этого бескомпромиссного обвинения был слишком подавлен, чтобы возражать или защищаться, даже если бы убедительные аргументы и пришли на ум. Женевьева тупо рассматривала завитушку на дубовом полу у себя под ногами. В комнате повисла тяжелая тишина.
Потом Доминик, вздохнув, широким, решительным шагом пересек комнату.
— Ты только посмотри на себя! Выглядишь так, словно по тебе карета проехала. — Взяв за подбородок, он запрокинул ее голову и испытующе посмотрел прямо в глаза. — Когда-нибудь ты нарвешься на действительно серьезные неприятности, если не научишься думать, прежде чем следовать, не заботясь о последствиях, туда, куда указывает твой любопытный нос.
Женевьева не отвечала, но две огромные слезы катились по ее щекам.
— Вот, возьми. — Доминик отпустил ее подбородок, достал из кармана огромный носовой платок и вручил Женевьеве. — Так, ради любопытства, скажи, а что ты делала на Рэмпарт-стрит в этом наряде?
— Мне нужно было передать тебе сообщение. — Женевьева громко высморкалась и вытерла глаза. — Я подумала, может быть, застану там тебя или Сайласа. Если бы вас там не оказалось, я бы пришла сюда и оставила записку у месье Масперо. Но я помнила, что ты позволил мне делать это только в случае крайней необходимости. — И протянула ему платок. — Элиза выходит замуж через четыре недели.
— Давно пора, — заметил Доминик. — Это меня едва ли огорчает, пожалуй, даже наоборот. Чем скорее она уляжется в постель кастильца, тем меньше будет привлекать к себе опасное внимание.
Слабая улыбка озарила грустное лицо Женевьевы:
— Так-то оно так, но загвоздка в том, что до свадьбы она должна жить в Трианоне, и в конце следующей недели мы все отбываем на плантацию. Отец хотел, чтобы мы уехали уже через три дня, но мне удалось уговорить его отсрочить отъезд. Я не знала, удастся ли мне повидать тебя до того обычным способом. Если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Обычным способом?.. — Он задумался, в его бирюзовых глазах заплясали искорки смеха. — Так ли уж он обычен? Я, например, не считаю его обычным. Но возможно, у меня в таких делах меньше опыта.
Женевьева зарделась:
— Очень неблагородно с вашей стороны, месье, дразнить меня, особенно теперь, когда я попала в такое неприятное положение.
— Если ты попала в неприятное положение, фея, то это впервые за время нашего знакомства, — сухо заметил Доминик.
"Не правда, — подумала Женевьева, — и Доминику это хорошо известно». Но его замечание преследовало совершенно ясную цель: вернуть ей хоть каплю достоинства, поэтому она не стала спорить.
— Так или иначе, я лишь хотела предупредить тебя, что мы отправляемся на плантацию раньше, чем я предполагала. Он кивнул:
— Я закончу ремонт и починку такелажа на «Танцовщице» и остальном флоте. А ты будешь моим шпионом во вражеском лагере. Сообщай мне обо всех передвижениях твоего отца и о тех, кто станет проявлять опасный интерес к болотам.
— Когда ты снова отплываешь?
— Скоро.
— И куда?
— Это не твое дело, — отрезал Делакруа и сменил тему. — Тебе не следует бояться Анжелики. Магия вуду не причинит тебе зла, а с Анжеликой я сам разберусь.
— В ненависти таится страшная сила. — Женевьева даже вздрогнула. — Знаю, что нельзя верить в магию, но они-то в нее верят. А если сильно верить во что-то, это может сбыться.
— Ты несешь чепуху, — твердо отмел Доминик ее страхи. — И чтобы доказать это, я хочу, чтобы ты завтра вечером пришла ко мне.
— Я, наверное, не смогу, Доминик, — прошептала Женевьева, побледнев.
— Нет сможешь! Анжелики там не будет, и ты поймешь, как глупо бояться.
— Ты и раньше обещал, что ее не будет, — напомнила Женевьева, — а она была.
Доминик виновато посмотрел на свою фею:
— Да, знаю. Мне это казалось столь неважным, да и сейчас так кажется. Но я даю слово, что завтра ее там не будет.
— Ты скажешь Анжелике о том, что я все видела и слышала?
— Нет, окажу тебе услугу, сохраню все в тайне. Анжелика вряд ли бы одобрила твои действия, и боюсь, что в данном случае я ее понимаю.
— Я больше не хочу об этом говорить, — объявила Женевьева, вставая. — Ты уже несколько раз ясно дал мне понять, что обе всем этом думаешь.
— Очень хорошо, не будем больше об этом. Но если ты, Женевьева, снова учудишь что-нибудь подобное, держись от меня тогда как можно дальше.
— Я уже все поняла, — устало повторила Женевьева, прижимая пальцы к вискам. — У меня разболелась голова, мне надо идти. Скоро все очнутся после сиесты, нужно успеть незаметно пробраться в дом.
Доминик нахмурился. Она была так бледна и измучена, куда подевалась ее обычная бьющая через край энергия.
— Подожди. Я подгоню экипаж и сам провожу тебя домой. А потом отвлеку внимание на себя у главного входа, и ты сможешь проскользнуть домой через боковую дверь.
Женевьева благодарно улыбнулась. Прежде Доминик никогда не предлагал ей помощи, ибо — она это знала — был уверен, что девчонка делает только то, чего ей самой хочется, а следовательно, должна и выкручиваться сама. Таков был принцип его жизни, и Женевьева никогда с этим не спорила. Но нежность, с какой Доминик сейчас прикоснулся губами к ее лбу, подействовала на Женевьеву успокаивающе, равно как и сознание того, что резкость, с которой он поначалу встретил ее рассказ, была вызвана скорее заботой о ней, чем просто недовольством.
Глава 11
