Пэм Розенталь - Служанка и виконт
Но эти дни прошли. После нескольких неудач она легко переняла манеры и язык старой аристократии. Это оказалось не так уж трудно. Только посмотрите, каких успехов достигла она за месяц, проведенный в Париже! Амели торжествующе улыбнулась.
Это было великолепно! Ей хотелось остаться здесь навсегда. Что было более реально, она надеялась вернуться на следующий год без Юбера. Как бы это сделать?
Должен найтись способ. Его всегда найдут умные энергичные люди. Стоит подумать о ее отце, так высоко поднявшемся по спинам несчастных бедолаг, убиравших сахарный тростник на его плантациях. Конечно, для женщины это труднее. Но в то же время, размышляла герцогиня, преимущество женщины в том, что ее постоянно недооценивают. Для женщины с деньгами, силой воли и безграничным чувством обиды за перенесенное пренебрежение, особенно со стороны ленивой, чересчур знатной семьи ее мужа, всегда найдется такая возможность.
Отворачиваясь от зеркала, она вздрогнула, увидев на пороге знакомую толстую фигуру — как будто, подумала она, ее мысли вызвали появление бедного Юбера.
Казалось, он удивился не меньше ее. Его одежда была помята, лицо осунулось, он нетвердо стоял на ногах. Прислонившись к косяку, чтобы не упасть, он с трудом пытался сосредоточить взгляд покрасневших глаз на одной точке. Без сомнения, Юбер бесцельно бродил по коридорам, напрасно стараясь избавиться от действия алкоголя. После сытного ужина за столом маркизы он будет совершенно бесполезен.
Сдерживая желание отругать супруга, Амели в последний раз внимательно оглядела себя в зеркале. Да, доказательство выглядело убедительным — значит, ей не просто так казалось то, чего она желала всем сердцем.
В таком случае, сделала она вывод, бесполезность мужа утратила свое значение.
Больше она в нем не нуждалась.
Герцогиня жестом велела горничной застегнуть на ней аметистовое колье, которое купила накануне на рю де Риволи.
— Добрый вечер, месье, — сказала она.
Юбер пробормотал извинение за то, что побеспокоил ее.
Самым сердечным тоном она заверила его, что все в порядке. У них остается еще несколько минут до ужина. Не хочет ли он вместе с ней выпить глоточек бренди?
Его глаза над багровыми щеками и распущенными губами оживились.
— У меня хорошие новости, месье. И очень интересные новые идеи относительно заключенной нами сделки.
«Любовь моя!
В огромном доме Жанны есть тысячи уголков, где я могу побыть в одиночестве. Но теперь я не одинок, у меня есть твое письмо. Я ношу его с собой и целую — целую тебя, постоянно, нежно, страстно…»
Мари-Лор разгладила письмо, спрятанное вместе с другими под подушкой. Оно уже немного запачкалось оттого, что она носила его в кармане передника. Но Жозеф писал на хорошей толстой бумаге, и страницы не порвались, хотя она все время сворачивала и разворачивала его, читая и перечитывая в промежутках между делами, каждый раз добавляя по нескольку новых слов или смелых фраз ко все увеличивающемуся хранилищу ее памяти.
На Прошлой неделе он прислал целую стопку писем, так много она не могла носить с собой. Она решила иметь при себе самое последнее, три предыдущих хранить под подушкой, а остальные в тайнике, где прятала шестьдесят три ливра, полученные за розовый пеньюар, который по ее просьбе продал Николя. «Нет, Мари-Лор, — сказал он, — мне не надо комиссионных, достаточно твоей милой улыбки». Она обняла его, и он со смехом сказал, что ему переплатили.
Она никогда не держала в руках таких больших денег. Проезд до Парижа стоил всего пятьдесят шесть ливров.
И однажды вечером, оставшись одна в кухне, она вытащила кирпич из стенки печи. Завернув деньги, письма и очки папа в старый чулок, выскребла отвалившуюся известку, положила сверток в отверстие и аккуратно вставила кирпич на место. Она старалась не слишком часто навещать свои сокровища, а только когда надо было спрятать очередное письмо Жозефа.
«… В мыслях я целую твои глаза, кончик носа, голубые жилки на висках и ту, на горле, в которой пульсирует твоя кровь.
Мой язык, мои губы с наслаждением изучают географию твоего тела — прелестные холмики твоих грудей, гладкую равнину живота между бедрами и еще ниже пламенеющие завитки волос на бугорке. Я задерживаюсь здесь, у входа, а ты изгибаешься мне навстречу… но нет, еще нет.
Я вернусь туда, малышка, но сначала я поцелуями проложу дорожку и доберусь до нежной кожи под твоими коленями, и по пути я не пропущу ни одной веснушки…»
Вероятно, ей не следовало слишком скоро прятать это письмо, по крайней мере до тех пор, пока оно не утратит своей власти над ней, заставляя трепетать. Или пока она не придумает, как написать не менее эротический ответ.
Но до сих пор ее попытки не увенчались успехом.
И не потому, что, думая о нем, Мари-Лор не воображала этих ласк. Даже наоборот. Но изложить мысли на бумаге — это совсем другое. Она уже испортила драгоценный лист, пытаясь описать свои ощущения в момент близости. Но почему-то получилось не то, чего она хотела, — она бы оскорбила его, написав, что чувствовала себя «заполненной» и «заткнутой» и что он был «большим, как батон хлеба». Это была правда, но производило не то впечатление, на которое рассчитывала.
И поэтому Мари-Лор кончила тем, что извинилась — с достаточным юмором, как она надеялась, — за свою неспособность выразить чувства и пообещала сделать это лично, когда они встретятся через месяц.
Может быть, через месяц.
До возвращения герцога и герцогини оставалось всего две недели. Допуская, что они не сразу выплатят ей жалованье, Мари-Лор надеялась получить свои двадцать ливров до Нового года.
Луиза ей объяснила, как здесь выдают жалованье. Горгоне нравилось устраивать небольшую церемонию: каждый раз, когда проходило шесть месяцев со дня найма или с1 того дня, с которого герцогиня предпочитала считать, тебя вызывали в маленькую комнату в покоях хозяйки. Герцогиня сидела перед большой хозяйственной книгой, как в день Страшного суда, готовясь произнести небольшую речь по поводу совершенных тобой за эти месяцы проступков. «У нее острый взгляд, Мари-Лор, ты удивишься, как много она знает. И злой язык». И только после того, как ты склонишь голову и смиренно пообещаешь исправиться, получишь свои деньги.
Прекрасно! Она склонит голову, пообещает исправиться, а затем, крепко зажав в руке деньги, объявит о своем уходе, а герцогиня может хоть повеситься.
Да, через месяц, может быть, даже скорее.
Месье Коле дал Мари-Лор список вероятных нанимателей в Париже вместе с рекомендательным письмом. Ей оставалось лишь сложить вещи, забрать свои восемьдесят ливров, заплатить пятьдесят шесть из них за проезд в Париж, отослать уже написанное письмо Жилю — и вот она уже в дороге.
