Роксана Гедеон - Дни гнева, дни любви
– Я думала то же самое, Сюзанна; тем более что нынче в Париже творится что-то невероятное. Вы слышали, что король бежал?
– Еще бы, – сказала я.
Мы вышли за ворота, на площадь Карусель. Я крепко сжимала руку Изабеллы, и она отвечала мне таким же пожатием. Нам не хотелось потерять друг друга, разминуться среди снующих туда-сюда почтовых карет, фиакров или колясок, увязнуть в толпах народа, запрудившего площадь.
– Вы слышали о сегодняшних декретах Собрания? – спросила Изабелла.
– Нет.
– А я прочла выпуск «Монитера» и слышала крики прохожих, пока ехала мимо Манежа… Собрание взяло власть в свои руки.
– Значит, оно объявило республику? – спросила я пораженно.
– Не уверена. Я уверена только в том, что с каждым днем в Париже становится все более мерзко.
– Но ведь вы хотели уехать, почему же вы не сделали этого до сих пор?
– Да я уже почти собралась, дорогая! И вот сегодня такой сюрприз: Собрание закрывает все границы и приказывает арестовывать всякого, кто выезжает из королевства!
– Ах вот оно что, – произнесла я. – Что же они еще решили?
– Они наделали немало глупостей. Всех гвардейцев поставили под ружье, объявили о непрерывности своих заседаний, как будто от этих заседаний есть хоть кому-то польза!
Изабелла топнула ногой. Губы ее были гневно сжаты. Честно говоря, я еще ни разу не видела ее такой.
– Я тоже теперь хочу уехать, – сказала я задумчиво. – Похоже, нам вместе придется хлопотать о паспортах для себя.
Брожение, царившее в Париже, казалось небывалым. Каждый, похоже, старался перекричать гул набата. Как и в дни перед взятием Бастилии, на улицу высыпали все: рабочие, лавочники, буржуа с женами, детьми и прислугой, торговки. Все лавки, включая и булочные, были заперты. Людской поток устремлялся в Пале-Рояль, Манеж и, конечно же, Тюильри.
– И как эта толстая королевская фигура могла проскользнуть незамеченной! – кричала толстуха торговка в переднике, покрытом пятнами. – Ну, потаскуха со своим выкормышем еще могли как-то улизнуть! А толстый Луи?
– По-видимому, – ядовито заметила Изабелла, – эта дама себя толстой не считает.
– Это вина Лафайета! – отозвался кто-то из толпы.
– Разумеется, Лафайета… Кто же еще мог их выпустить?
– Я просто ненавижу этого щеголя! – взвизгнула молодая прачка. – Кто позволил этому красавчику так задирать нос?
– Да его пора вздернуть на фонарь!
– Он еще два года назад, когда пекаря, пекариху и пекаренка волокли в Париж, заслуживал веревки!
Я заметила, что толпа расступается, дает дорогу какой-то небольшой группе людей, во главе которой шел крупный высокий мужчина с бычьей головой, посаженной на широкие плечи. Локти торговок затолкали нас в толпу. Я, приподнявшись на цыпочках, через головы людей разглядывала этого человека, в наружности которого было что-то мне знакомое. Он приблизился… Я ясно разглядела испещренное оспинами лицо, глубоко сидящие маленькие светлые глаза… Жорж Жак Дантон! Тот самый взяточник, служивший и королю, и революции! Тот самый мастер уловок и еще больший любитель роскоши и звонкой монеты…
И перед этим человеком, нечистоплотным, но умным, смелым и напористым, толпа расступалась, радостно улюлюкала и свистела. Я не ощущала ни ненависти, ни презрения – никаких чувств, кроме любопытства.
– Новый Мирабо! Человек-гора!
– Да он же продается на каждом перекрестке!
– Ах, все равно! Он кажется таким милым.
– Когда он говорит, его слышно на другом берегу Сены!
– Поменьше таланта, побольше добродетели, слышишь, Дантон?
Шум, крик, радостный свист заглушили первые слова Дантона. Но его громкий голос, который потрясал, казалось, деревья, низкий тембр и вибрирующие модуляции, отдающиеся звоном в ушах, с небывалыми мощью и гневом обрушились на грязных интриганов, чьи происки помогли королю бежать, – Лафайета и аббата Сиейса, хотя я не понимала, при чем тут последний. Должно быть, Дантону заплатили за то, чтобы он его заклеймил.
– Хотя наши враги, – вещал он, потрясая руками и встряхивая львиной гривой, – поскольку их измена уже открыта, наполовину низвергнуты, не предавайтесь дремоте, остерегайтесь кажущейся безопасности! По-видимому, нам, граждане, придется восполнить революцию… смести с дороги тех интриганов, которые хотели бы ее остановить… Я говорю о подлых попустителях, с чьего молчаливого согласия нынешней ночью покинули Париж король с Австриячкой, – я говорю о Лафайете, Сиейсе и мэре Байи, давно доказавших свою склонность к предательству! Они погрязли в склоках, они забыли, кто и зачем вознес их на высокие посты – и нам, граждане, придется заставить их вспомнить об этом.
– А король? – раздался возглас.
– Короля давно следовало бы заставить развестись со своей Австриячкой и отослать ее в Вену… Короли ведут нацию к пропасти! А Собрание, узаконившее наследственность трона, обратило Францию в рабство! Отменим навсегда звание и должность короля, превратим королевство в республику!
Толпа санкюлотов взревела, в восторге аплодируя и размахивая красными колпаками. Женщины пританцовывали на месте и подбрасывали вверх чепцы.
– Я иду к якобинцам! – гремел голос Дантона. – И вы, добрые граждане, тоже идите со мной! Мы поддержим честных патриотов, таких, как Робеспьер, Петион и Грегуар! Мы поддержим их и, если понадобится, умрем вместе с ними!
– К якобинцам! К якобинцам! – вихрем пронеслось над площадью. – Вперед, к Непреклонному! Вслед за Дантоном!
Я пожала плечами.
– Кто такой этот Непреклонный?
– Так они называют Робеспьера, – сказала Изабелла. – У всех главарей этой революции есть такие прозвища.
Я задумалась.
– Признаться, имя Робеспьера все чаще звучит в Париже. Вы знаете его?
– О, моя дорогая, вы будете разочарованы. Я видела его несколько раз и скажу вам, Сюзанна, по его внешнему виду нельзя было предположить, что он на что-то способен. У него был такой старомодный парик, странный оливковый камзол… Он смешон и совершенно невзрачен как мужчина.
– Как мужчина? Откуда вы знаете? Изабелла рассмеялась.
– Дорогая, мой опыт позволяет определить это даже на расстоянии. Не во всех случаях, конечно. Но в этом случае – да. Фи, этот человек был так жалок.
Хорошенький белоснежный носик Изабеллы капризно вздернулся. Я пораженно смотрела на нее.
– Как вы могли жить со своим старым мужем? – невольно вырвалось у меня. – Ему ведь уже шестьдесят восемь!
– Вы имеете в виду, удовлетворял ли он меня? О, дорогая! – Изабелла снова рассмеялась. – Мне двадцать восемь лет, а замуж я вышла тринадцать лет назад, и тогда мой бедный старый Жером еще кое-чего стоил. Но все равно, соседство Жерома никогда не было мне по вкусу. Я была такая глупая, невинная, прямо из монастыря… Мой муж допустил большую ошибку, отправив меня в Версаль. Там быстро нашлись кавалеры, готовые оценить меня по достоинству. Если хотите знать, таких кавалеров было ровно…
