Анастасия Туманова - Огонь любви, огонь разлуки
Ему кровь бросилась в лицо: Владимир вспомнил о тех ассигнациях, которые он положил на крыльцо рядом с молча глядящей на него женщиной, перед тем как прыгнуть в пролетку. Но… чем же еще он должен был помочь ей тогда? Что сделать?
– Маша, зачем ты так говоришь?.. У меня в мыслях не было никогда…
– МЕНЯ в мыслях у тебя никогда не было. Только и всего, – спокойно, без упрека, без гнева произнесла она, не сводя с него сухих, лихорадочно блестевших глаз. – Да уж что теперь, Володя… Я тебе не счета выписываю, не беспокойся. Видит бог, никогда не думала, что дурой такой окажусь. За свою собственную глупость и расплатилась. Сполна.
Она снова закашлялась, судорожно прижав к губам платок. Умолкнув, поспешно спрятала платок в рукав, но Черменский успел заметить на нем темные пятна.
– У тебя чахотка? – По спине пробежал мороз.
Мерцалова равнодушно кивнула.
– У меня ведь и раньше это случалось, только ты не знал. Ты вовсе ничего не знал, ни к чему тебе было… А тут… Лето-то совсем холодное оказалось, дожди да дожди, да с Волги все ветры дули. А я в доме нетопленом валяюсь. Денег-то только-только на еду хватало, а уж на дрова – и думать было нечего. Хозяйка тоже не топила… Ну да ее грех судить, я и так у нее почти что даром жила, а ей ведь вертеться приходилось, вдова, да два сына в гимназии… Я ей, уезжая, почти весь свой гардероб в уплату оставила, у меня-то хорошего много было. Промерзлась за это лето проклятое так, как зимой в Устюге во время сезона не мерзла! По ночам шесть платьев на себя наворачивала и тряслась в них, как шавка под мостом… И вот… Приехала в Москву…
Она вдруг умолкла, закусив до белизны губу, отвернулась к окну, и Владимир понял: Маша отправилась туда в надежде отыскать его.
– Да, – коротко ответила она на вопросительный взгляд Черменского. – Говорю же, наша сестра последний разум теряет, когда влюбляется. И ведь знала, что не найду тебя, где искать-то? Приехала – ни знакомых, ни денег… С поезда сошла с двумя гривенниками в кармане! На извозчика до театрального агентства не хватило, пешком через полгорода шлепала! И – никуда не взяли, разумеется… И тоже ведь как судить: только начну монолог читать или петь – кашель проклятый душит! Антрепренеры все как один руками машут: не надобно, не надобно… Конечно. Куда им, еще ведь и хоронить за свой счет придется!
– Маша, что ты такое говоришь…
– А ты думаешь, с этим долго живут? – с таким же жутким безразличием спросила она, по-прежнему глядя в окно, за которым уже светало. – До осени вот дотянула как-то, и то удивляюсь. Спасибо Лукинишне, не оставила добротой своей.
Владимир машинально посмотрел на мадам, по-прежнему сидящую у буфета и непринужденно слушающую их разговор. Поймав взгляд Черменского, она добродушно улыбнулась, показав желтые, щербатые зубы, и сунула в рот новую папиросу. Худая еврейка дала женщине огня.
– Она меня на улице нашла, – кивнув на мадам, пояснила Мерцалова. – Сижу на скамейке напротив театра Корша, реву в три ручья, есть хочется, грудь болит, идти некуда… В реку кинуться и то невозможно, до нее еще добраться надо, а сил нет. И денег – ни копейки! Мышьяка в аптеке купить не на что! Так, думаю, и буду здесь сидеть до ночи, и околею на лавке, как собака… Нет, смотрю, женщина подходит, рядом садится, папироску сует… Поговорили, увела она меня к себе, и я, как на кровать повалилась, так два дня и спала без просыпа, точно грузчик портовый. Проснулась, удивилась – жив курилка…
– Я их со своими барышнями работать не нудила, – сиплым голосом встряла в разговор Лукинишна. – Мы ведь тоже разумение имеем. Видно же, что дама благородная, образованная, а гуляет по обстоятельствам вынужденным… Да и с ихней болестью нашим ремеслом-то заниматься никак несподручно. Ей же богу, только на рояли играли каждый вечер, боле – ни-ни! Предложения, конечно, разные делались, и господами серьезными внимание проявлялось, вот и Северьян Дмитрич интерес сильный имели…
Владимир не сразу понял, о ком говорит мадам, а сообразив, резко, всем телом повернулся. Но «Северьяна Дмитрича» нигде не было видно. Марья, проследив за бешеным взглядом Черменского, горько усмехнулась:
– Кто бы подумать мог, Володя, а? Твой Северьян уже вторую неделю в моих преданных поклонниках… Не поверишь, какие деньги сулил! Мне таких даже князь Вальцев в Калуге не обещал! Я уж, грешным делом, решила, что Северьян от тебя ушел да московский банк ограбил…
– Да как у него только наглости хватило…
– Ну-у, уж этого твоему разбойнику не занимать! – усмехнулась она. – Полные закрома, хоть лавку открывай…
– Убью я этого сукина сына… – пробормотал Черменский.
– За что, Володя? – равнодушно спросила Мерцалова. – Мерзавец он, а все же прав: коли я здесь, так и ломаться незачем. Такая же, как Манька, которая вон колодой спит после приказчиков… четырех… Как Голда вот… Но, не поверишь… не могла. С Северьяном твоим – нет. Лучше уж, думала, кислоты серной глотнуть, только не это…
– Но… Ведь это он меня сюда привел! Чуть ли не силой! Зачем?! – Владимир все еще ничего не понимал. Мерцалова рассмеялась, закрыв глаза, и от этого тихого смеха ему стало холодно.
– Господи-и… Какие же вы, мужики, одинаковые, когда до своего дорваться не можете… Всех я вас насквозь вижу… Что граф, что князь, что купец, что вот этот босяк твой… Спрашиваешь – зачем?.. Да давеча я уж совсем не сдержалась, что-то нехорошее сказала ему… так вот он в отместку… Думаешь, очень мне было надобно, чтоб ты меня здесь увидел? Вот такую?
Черменский молчал. За семь лет, которые они были знакомы с Северьяном, Владимиру не раз хотелось придушить своего бандита, но никогда еще это желание не казалось таким сильным.
Мерцалова коротко взглянула на него, усмехнулась.
– Ну и лицо у тебя сейчас, Володя… Вот, побей бог, не пойму, как это ты на сцене мог играть? И ведь неплохо получалось, какой Рауль был, какой Лаэрт! А на лице все написано, все-все мысли твои… Что с него взять-то, с Северьяна твоего? Он ведь на меня еще в Костроме поглядывал, но там ты поперек дороги стоял, да и я тогда… Ну, вспомни, кто у меня в поклонниках был! Какие лица влиятельные в ногах валялись! Сам губернатор букеты возил! А теперь, видишь, дорога свободна, подъезжай, кому не лень… Хоть приказчик армянский, хоть вор переулошный.
Она снова закашляла – хрипло, надсадно. Владимир, тяжело дыша, дождался окончания приступа, еле вытерпел, пока Мерцалова спрячет платок и жадно выпьет стакан воды, сердобольно поданный Лукинишной, и сказал:
– Едем отсюда сейчас же!
Мерцалова посмотрела на него с искренним удивлением.
– Куда, Володя?
– Ко мне. Здесь близко, в Колокольников, в номера. А завтра уедем в Раздольное. Всего на несколько дней, я отдам распоряжения… и мы отправимся в Крым. Тебе нужен хороший воздух и тепло.
