Жаклин Санд - Мадам Флёр
– О! – расстроилась Флер, сама за собою не замечая, что сочувствует преступнику, пусть и бывшему, а ведь этого не следовало бы делать. Но обаяние и сила личности Видока оказались столь сильны, что ему просто невозможно было не сопереживать.
– В этот драматический момент, – продолжал Видок с апломбом, – на свидание ко мне пришла раскаявшаяся Франсина. О, как она рыдала! Как стремилась искупить свою вину! До сих пор помню ее заплаканные глаза, как будто это вчера случилось. Что ж! С ее помощью я и совершил свой очередной дерзкий побег из тюрьмы. Франсина принесла мне мундир тюремного инспектора. Загримировавшись и переодевшись, я миновал ничего не заподозривших охранников и вышел из Башни Святого Петра. Однако вскоре меня поймали, и я снова оказался в тюрьме. Но мысль о побеге теперь не покидала меня. Свобода манила. И вот однажды я и еще несколько заключенных были вызваны на допрос. В помещении, кроме узников, находились двое жандармов. Один охранник вышел, оставив около меня свою шинель и шляпу. Другого в это же время вызвали звонком. Я, недолго думая, быстро облачился в шинель и, напялив шляпу, схватил за руку одного из заключенных и решительно направился к двери, делая вид, что сопровождаю его в туалет. Солдаты в коридоре нас пропустили. Честно говоря, иногда на службу берут таких тупиц!
Флер хихикнула, не в силах сдержаться.
– Я сразу направился к Франсине, где меня – увы, увы! – уже ждали полицейские. Им надоело гоняться за мною, и они отправили меня в парижскую тюрьму Бисетр, откуда пророчили мне дорогу на каторгу в Брест. Что ж, они издевались надо мной как могли, но я-то знал, что способен перехитрить их всех. В Бисетре, куда я прибыл с партией каторжан, скованных во время пути попарно толстым железным обручем и тяжелыми ножными оковами, я познакомился с кулачным бойцом Жаком Гутелем, у которого многому научился. Я всегда старался учиться у тех, кто оказывался со мною рядом, – если, конечно, они способны были кого-то чему-то научить… В этой тюрьме мы могли свободно передвигаться по территории и заниматься своими делами. Многие получали с воли инструменты и деньги для побега. Словом, условия райские, и я бы точно нашел способ выбраться оттуда, однако в Бисетре я пробыл недолго. Вскоре нас стали готовить к отправке на каторгу. На одежде отрезали воротники, на шляпах – поля. Затем всех попарно сковали цепью, прикрепленной к общему железному пруту для двадцати шести арестантов. И мы двинулись. Пешком.
Сезар молча покачал головой и переставил зачем-то свою чашку с места на место.
– Через двадцать четыре дня, – продолжал Видок, – партия из пятисот каторжан прибыла в Брест, где нас одели в красные куртки, зеленые колпаки с железными бляхами и номерами, на плечах каждого выжгли клеймо ТР[6], ноги заковали в кандалы. Я пытался несколько раз бежать, но неудачно. Мне казалось, что удача отвернулась от меня, и я едва не впал в уныние. Наконец, подпилив кандалы и переодевшись в платье монахини, которая за мною ухаживала в тюремном лазарете (та еще была сестричка, все поглядывала на меня с вожделением), я бежал. В тот раз добрался до Нанта, где раздобыл крестьянскую одежду. Мне не оставалось ничего делать, как вернуться в Аррас и рассказать родителям о своих злоключениях. Мои родители, смирившиеся с тем, что пекарем я никогда не стану, поняли, что сын находится в бегах, и переправили меня к бывшему кармелитскому монаху в маленькую деревеньку. Я стал помогать монаху в богослужении и обучении детей. Вот была потеха! С этой ролью я справлялся превосходно, ни у кого даже мысли не возникало, что молодой монах – беглый каторжник. Я бы долго там оставался, но…
– Но? – с любопытством спросила Флер.
– На этот раз меня вновь подвела страсть к женщинам. Однажды ночью, на сеновале, меня схватили местные ревнивицы. Черт, я их понимаю, и основания у них были, но с их методами я совершенно не согласен! Меня раздели и высекли крапивой, после чего голым вытолкали на улицу. Конечно, я заболел. – Казалось, появлением в срамном виде на улице Видок даже гордится. – Через несколько дней, выздоровев, я поразмыслил немного и отправился в Роттердам. Мне надоели французские просторы, и я жаждал покоя в стране тюльпанов.
– Покой в самом человеке, а не в стране, где он живет, – заметил Сезар.
– Вы правы, друг мой, чертовски правы! Но человек слаб и тешит себя иллюзиями… В Голландии я нанялся матросом на капер. По морю я еще не плавал, и мне стало интересно, каково это, к тому же, обещали веселую жизнь и солидный доход. Паспорта у меня никто не требовал, поэтому я назвался Огюстом Девалем. Покой не задался. Я брал на абордаж английские торговые суда, ибо Франция в те дни находилась в состоянии войны с Англией, и за этот грабеж я получал свою долю захваченной добычи. Скопив порядочную сумму, я стал подумывать об открытии собственного дела, но в Остенде на капер нагрянула полиция. Так как у меня не было документов, мне предложили сойти на берег и подождать в участке, пока не установят мою личность. Еще чего! По дороге в участок я пытался бежать, но неудачно. Меня схватили, пригляделись повнимательнее и отправили в Тулон, где выдали одежду каторжника и заковали в ручные кандалы. Там-то у меня было полно знакомых, потому с выяснением личности не возникло никаких проблем. Увы! Я предпочел бы и дальше оставаться неизвестным, но тут мне все припомнили. За побег мне увеличили срок на три года. Я очутился среди людей, которых называют «оборотными лошадьми»; знаете, сударыня, кто это такие?
– Эжен Франсуа, – покачал головой Сезар, – право слово, вы спрашиваете у дамы немыслимые вещи!
– А хорошо бы знать, – со всей серьезностью сказал Видок, – ибо неведомо, как сложится жизнь этой дамы! Не пугайтесь, сударыня, я так шучу. Так вот, «оборотными лошадьми» кликали беглых и вновь пойманных преступников. Нас даже освободили от работы, чтобы исключить возможность побега. Вот она, райская жизнь, наконец-то наступила, подумал я. Не тут-то было. Содержание в Тулоне было намного хуже, чем в Бресте. Я, всегда любивший хорошо поесть, испытывал недостаток в пище, спал на досках, был прикован к скамье и страдал от жестокого обращения. Страдания мои оказались столь велики, что даже тюремщики прониклись ко мне жалостью, но увы, ни один не пожелал выпустить меня на свободу. Что ж, приходилось действовать уже проверенными способами. Чтобы меня положили в госпиталь, я притворился больным. А когда фельдшер по неосторожности оставил свой сюртук, шляпу и трость (вы теперь понимаете, мадам, сколько на свете болванов, раскидывающих одежду где ни попадя!), я, переодевшись в его платье и изменив внешность с помощью заранее приготовленного парика, благополучно бежал из тюрьмы. Однако и на этот раз далеко уйти мне не удалось.
