Филиппа Грегори - Земля надежды
Теплым летним днем в начале июля Карл, одетый как для пикника — во все зеленое, выехал верхом во главе порядочной армии. Традескант ехал позади всех придворных и чувствовал, что он — единственный в этой толпе болтающих, поющих, жизнерадостных людей, кто был бы рад оказаться где-нибудь в другом месте. И единственный, кто сильно сомневался в том, что они собирались сделать.
Защита города была усилена солдатами, прибывшими из Шотландии.
— Нам все равно, у нас договоренность, — удовлетворенно сказал Карл.
Пехотинцы отложили свои пики и взялись за лопаты. Королевская армия начала рыть кольцо окопов вокруг города.
— Да мы еще и на фут не углубимся, а они уже сдадутся, — заверил Карл своих командиров. — Так что нет никакой необходимости стараться копать очень ровно и очень глубоко. Если сегодня они не сдадутся, то завтра на рассвете будем атаковать. Просто нужно пока что делать вид.
Пока солдаты рыли окопы, а Карл разговелся красным вином и хлебом с сыром — простая еда, как если бы он выехал на охоту, огромные ворота Гулля медленно растворились.
— Уже? — засмеялся Карл. — Право же, это очень любезно с их стороны!
Он прислонил руку к глазам, потом тряхнул головой и посмотрел внимательнее. Хлеб выпал из его руки, но король даже не заметил этого. Смех замер на его губах.
По направлению к ним из ворот города мерным шагом выступила регулярная, хорошо обученная армия. Первая шеренга встала на колени, и мушкетеры, положив ружья им на плечи, прицелились и дали залп по роялистской армии.
— Б…боже правый! Что они делают? — закричал Карл.
— По коням! — крикнул один из быстро соображавших придворных. — Седлать всех коней! Нас предали!
— Не м…может быть…
— Спасайте короля! — крикнул Традескант.
Королевская стража, призванная к выполнению долга, бросила обед в пыль и вскочила на коней.
— В седло! Ваше величество!
Послышался жуткий вопль, когда новый град пуль взбил пыль вокруг них, а некоторые из мушкетных пуль нашли свою цель.
— Отступаем! Отступаем! — завопил кто-то.
Все приказы, все команды были разрушены, армия рассыпалась и разбежалась, как испуганные овцы, по стерне сжатых пшеничных полей, продираясь через кусты и вытаптывая созревающий урожай.
А тем временем защитники Гулля продвигались вперед, первая шеренга падала на колени и перезаряжала свои мушкеты, а мушкетеры во второй шеренге стреляли, опираясь на их плечи. Потом вторая шеренга выступала вперед, солдаты падали на колени и перезаряжали оружие, пока стреляла первая шеренга.
Джону показалось, что это движение невозможно остановить. У солдат короля даже фитили не были подожжены. Оружие не было готово к бою, даже пики никто не держал в руках. Единственное, чем они были вооружены в тот момент, — это лопаты, которыми рыли окопы. И именно те солдаты, которые рыли окопы, пали первыми, рухнув в свои неглубокие канавы, стеная и ползая в грязи.
Наконец кто-то нашел трубача и приказал ему играть отступление. Но пехотинцы и так уже бежали, бежали со всех ног, спасаясь от наступления хорошо организованных, смертоносных шеренг, нескончаемым потоком вытекавших из ворот Гулля, маршировавших, как ожившие маленькие игрушечные солдатики. Они стреляли и перезаряжали, стреляли и перезаряжали — как чудовищная игрушка, которую невозможно остановить и от которой некуда укрыться.
Стража короля окружила его коня и галопом увела Карла с поля битвы. Традескант на лошади, фыркавшей и встававшей на дыбы, дико осмотрелся и последовал за королем. Последнее, что он видел на поле боя, — это лошадь с брюхом, вспоротым ядром, посланным со стен города, и парнишка не старше четырнадцати лет, пытавшийся укрыться за трупом этой лошади.
— Это конец.
Джон обнаружил, что он повторяет эти слова вслух, в то время как его уставшая лошадь нашла дорогу в Йорк и потащилась в хвосте потрепанного, спасающегося бегством кортежа.
— Это конец. Это конец. Это конец.
Август 1642 года
Для короля этот эпизод стал началом.
Второе унижение, пережитое под стенами Гулля, заставило его решиться на активные действия. Подгоняли его и постоянные требования королевы — решительно выступить против парламента и победить его.
Король издал прокламацию, по которой каждый годный к строевой службе мужчина в стране шел в его армию. На общинном пустыре вблизи Исткрофта под Ноттингемом король выстроил три кавалерийских полка и батальон пехоты, перед которыми герольд зачитал объявление войны. Джон, стоявший под проливным дождем позади своего господина, думал, что никогда еще за всю историю войн предстоящая кампания не выглядела менее обнадеживающей.
Дождь нескончаемым потоком лил с его шляпы. Никто не догадался захватить с собой лопату, и королевский штандарт никак не могли установить на каменистой почве как следует.
Джон вспоминал своего отца и его последнюю службу герцогу Бекингему, когда он последовал за герцогом в Портсмут и ждал, чтобы сесть на корабль и плыть на остров Ре, зная уже, что битва будет проиграна и что в любом случае дело, за которое они собирались сражаться, того не стоило. Джон вспоминал лицо отца в тот день, то полускрытое облегчение в его глазах, когда он встретил отца, возвращающегося домой на повозке герцога. И Джон наконец понял, каково это — следовать за своим господином не по своей воле, понимая, что из пустого тщеславия господин приведет тебя к гибели.
Джон посмотрел на короля, на перо в его шляпе, поникшее под проливным дождем, на то, как он слушал герольда, одобрительно кивая головой, пока тот выкрикивал прокламацию, а ветер уносил его слова прочь. Джон подумал, что его семья служила королям и их фаворитам уже достаточно долго и что любой долг, который был у его семьи перед ними, уже наверняка давным-давно оплачен — разбитым сердцем его отца в битве при Иль-де-Ре, и теперь, поколение спустя, его собственным страхом и отчаянием под стенами Гулля.
Стоя у Ноттингема под проливным дождем, Джон наконец обрел решимость покинуть короля, какими бы последствиями ни грозило ему дезертирство. Когда войска возвращались из Исткрофта назад, на квартиры в Ноттингеме, Джон повернул на юг и один поскакал в Лондон, не спрашивая разрешения, не поставив никого в известность.
Той же ночью ветер сорвал королевский штандарт с древка.
Кутаясь в халат, Эстер сбежала по лестнице, разбуженная стуком в заднюю дверь. Сердце ее колотилось от страха. Она выглянула из кухонного окна в серую бледность летнего рассвета и увидела знакомые очертания головы Джона.
