Рэйчел Кейн - Принц Теней
Она бросила быстрый взгляд на отца Лоренцо, а тот твердо взял меня за плечо и оттеснил в глубь исповедальни.
– Так-так, синьор, вы окончательно испортили мои попытки держать огонь отдельно от дров – я имею в виду Монтекки и Капулетти; в ваши дела я не лезу и знать о них ничего не хочу, но советую помнить, что синьорина к ним никакого отношения не имеет.
– Но…
Разумеется, она не для блуда пришла к этому толстому немолодому человеку. Меня вдруг обожгла мысль:
– Она же должна уже была принять постриг!
– Я… решила подождать, – проговорила Розалина у меня за спиной. – Притворилась больной. Но теперь уже больше откладывать нельзя. Меня отошлют в монастырь, где все мои грехи будут… искуплены.
Я вывернулся из рук монаха и посмотрел прямо на нее. Она теперь стояла выпрямившись во весь рост, опустив руки перед собой, и свет свечи ласкал ее лицо, словно любовник.
– На следующей неделе все будет решено. Брат Лоренцо обещал отвезти меня сегодня в монастырь, где не такой строгий устав и где я хотя бы иногда смогу читать и чему-то учиться. Тибальт хочет сломить мой дух, но я не позволю ему это сделать. Если я принадлежу Богу – я буду принадлежать Богу по собственной воле, а не по воле Тибальта.
– Сегодня… – меня как будто молнией ударило, хотя никаких объективных причин для таких чувств у меня не было. – Вы уезжаете сегодня.
– Да, молодой человек, и она сильно рисковала, чтобы воспользоваться этим шансом, а вы со своими семейными распрями чуть было все не испортили! – брат Лоренцо снова стал теснить меня внутрь исповедальни, но я уперся и не дал себя сдвинуть с места. Розалина тоже не двигалась.
– Он вас не простил, не так ли? – спросил я. – За то, что вы дали мне уйти?
Она не ответила, но ей и не надо было отвечать – я и так знал правду. Я, только я был причиной того, что брат решил заточить ее в самом строгом монастыре и лишить единственного, чем она дорожила, – ее книг. Он собирался отправить такое место, где женщина считается неразумным животным, созданным для бесконечного повторения ответов, данных задолго до нее, и умерщвления грешной плоти… Это убило бы Розалину – вот что я прочел в ее глазах. Все лучшее в ней должно было погибнуть.
И виной этому был я.
Опять.
– Ходят слухи, будто это вы донесли на Меркуцио и его друга, – сказал я и увидел, как она вздрогнула, как от боли. – Я знаю, что вы этого не делали. Это сделал кто-то, кто хотел подставить вашу семью, и совсем не ради истины.
Она едва слышно вздохнула и кивнула.
– Я слышала об убийстве этого мальчика, – сказала девушка. – Я бы никогда не стала доносить на них – даже если бы случайно узнала правду. Я верю, что Господь любит всех, и грешников и праведников, и что наказание – это только Его дело, отнюдь не мое. И мне очень неприятно, что я стала еще одной, невольной причиной глупой войны между нашими семьями.
Я не знал, что еще сказать ей. «Я думал о вас» – это правда, но сказать такое было бы недопустимо… Я был Монтекки и, в отличие от Ромео, знал, где проходит граница дозволенного. Поэтому я только произнес:
– Я рад, что с вами все хорошо, синьорина.
Она скользнула внимательным взглядом по моей окровавленной одежде и перевязанной ноге.
– А я рада, что собака вас не догнала, – она слегка улыбнулась. – Хотя этот укус может вас выдать завтра.
– Знаю.
– А может, вам завтра поскользнуться на ступеньках собственного дома? – вдруг сказала Розалина. – Ранним утром, когда будет побольше свидетелей. Только сначала перевяжите рану как следует, иначе кровотечение вас выдаст, а так вы можете легко притвориться, что вывихнули лодыжку, и никто не заподозрит вас.
Это был отличный, очень полезный совет, и я кивнул ей. Голосу я больше не доверял: он так и норовил сорваться, а у меня могли вырваться слова, которых я не мог себе позволить. Я вдруг с горечью осознал, что она, должно быть, дает этот совет, исходя из собственного опыта: ей не раз приходилось подобным образом объяснять синяки и ссадины, которыми награждал ее родной брат.
Я позволил монаху закрыть за мной дверь исповедальни и медленно опустился на скамью, чувствуя… что? Потерю? Мне не хотелось облекать в слова это чувство – оно было слишком велико, у меня внутри словно ураган бушевал. Она волновалась за меня. Тревожилась. Она дотронулась до меня так нежно, что я до сих пор чувствовал дрожь ее горячих пальцев на своей щеке…
Сегодня она уедет в монастырь, чтобы исчезнуть навсегда. У нее останутся ее книги, она сможет учиться. И я должен быть счастлив, что там она будет в безопасности, вдалеке от своей высокомерной семьи и бешеного брата.
Но я не был счастлив.
Я ждал в холодной, пустой исповедальне, невольно прислушиваясь к каждому звуку, который шел снаружи, к каждому ее слову, даже шелест ее юбок по полу мучительно волновал меня. Запах роз и апельсинов все еще витал вокруг меня, хотя она была рядом со мной так недолго и едва коснулась меня (хотя то место, где она дотронулась до моей щеки, все еще горело огнем). Мне следовало бы сосредоточиться на молитве и покаянии – но единственное, о чем я в этот момент действительно жалел, так это о том, что больше никогда не увижу ее. Откинув голову на деревянную обшивку стены, я пытался отогнать от себя эти мысли. Скамья была неудобная, воздух спертый и душный, и постепенно невесомый, прозрачный аромат Розалина исчез, вытесняемый более грубыми запахами прогорклого ладана и пота. Я слышал, как брат Лоренцо что-то шепчет ей, тихим и взволнованным голосом, и как она отвечает ему, как будто нехотя, через силу. Я вдруг подумал, что она, может быть, хочет мне сказать что-то на прощание – но, должно быть, она просто испытывала страх перед переменами, перед таким крутым переломом в своей судьбе.
Я взялся за ручку двери. Если бы с ней проститься… тихо, без слов… я ждал, в молчании, когда за ней захлопнется дверь часовни.
И медленно опустил руку.
Понимая, что сейчас самое время для молитвы, я не мог тем не менее думать ни о чем другом, кроме как о том, что Бог только что отнял единственный свет, который озарял мою жизнь и мое темное, несчастливое будущее: как бы далеко и немыслимо ни было мое счастье, у меня все же была надежда. Нет, надо быть честным перед самим собой: дело не в том, что я потерял надежду… дело в том, что я потерял ее...
Я услышал, как она что-то громко сказала, а потом раздался звук быстрых шагов. Я услышал рассерженный, хриплый окрик брата Лоренцо – и тут дверь исповедальни резко распахнулась
В мерцающем свете свечей, в плаще, развевающемся от стремительного движения, она была похожа на ангела – и этот ангел был прекраснее, чем я мог себе представить. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и я понимал, что она так же, как и я, не знает, что сказать. Нам и не нужны были слова, хотя у меня в голове взрывались тысячи слов и образов: ее волосы, распущенные, тяжелые, гладкие как шелк, в моих руках, ее губы, мягкие, теплые, нежные, ее дыхание и горячий, обжигающий шепот…
