Мишель Моран - Избранница Наполеона
— Как и обещал, ваше величество.
Не совсем как обещал. Он сейчас отправится обратно в Вену, а я останусь в Фонтенбло, точь-в-точь как запертые в золоченой клетке птицы на картине Николя Лансе.
— Как там отец с Марией? — спрашиваю я.
— Хорошо. Просили передать тебе, как сильно они тебя любят.
— А Фердинанд?
— Кронпринцу получше, — негромко отвечает он. — Очень по тебе скучает. Как и все в Шенбрунне.
Он не отрывает от меня глаз. Наполеон со своими министрами наблюдают за нашей беседой.
— Может, мне удастся как-нибудь приехать погостить.
— Твои родные были бы счастливы.
Я киваю, хотя отлично знаю, что сбыться этому не суждено.
— Не хочешь попрощаться с Зиги? — с деланой беспечностью предлагаю я. Он делает шаг ко мне, теперь он так близко, что почти касается моей руки. Затем чешет Зиги за ухом и клянется:
— Я тебя не забуду. Мы скоро снова будем вместе, любовь моя.
— Не следует обещать ему таких вещей. Ведь он будет по тебе скучать.
Адам выдерживает мой взгляд.
— Надеюсь.
Я стою на крыльце Фонтенбло и смотрю, как экипажи исчезают в облаке пыли.
— Вот и уехали, — тихонько обращаюсь я к Зиги, и от слез меня спасает только радостное виляние его хвоста.
— Они поехали в Шенбрунн?
Я оборачиваюсь. Полина одета в легкое летнее платье, в волосах и на запястьях у нее жемчуг. Она держит на руках Обри, которая настороженно смотрит на нового четвероногого обитателя Фонтенбло.
— Да. Грустно видеть, как кто-то уезжает, — признаюсь я, — но я вам очень благодарна, что замолвили за меня словечко.
Полина подходит ближе, а Обри зарывается носом в сгиб ее локтя. Это робкая маленькая собачка, но может быть, со временем они с Зиги подружатся.
— Хочу извиниться за то, что раньше вела себя недружелюбно, — говорит она. — Но теперь самое главное — это счастье Наполеона. Я знаю, мы обе желаем ему только лучшего.
— Да.
— Вы ведь все для него сделаете, да? — вдруг спрашивает она. — Потому что другого такого в мире нет. Все его планы… И то, что он уже сделал…
Я внимательно смотрю на нее, но она, кажется, искренне переживает за брата.
— Всем от Наполеона что-то нужно, — объясняет она. — Деньги, титулы, возможности. Ему просто необходимы рядом преданные ему женщины.
Она смотрит на меня, и мне кажется, что ее темные глаза прожигают меня насквозь.
— Я буду ему преданна, — обещаю я.
— Надеюсь. Потому что, если окажется, что он привел в дом вторую Жозефину, — это его убьет.
Этим вечером, когда мы с Гортензией перед сном лакомимся мороженым, я пересказываю ей этот разговор.
— Она хотела убедиться в моей верности, — говорю я.
Гортензия откладывает ложку.
— Значит, Полина слышала про графа Нейпперга, — предполагает она. — От королевы Каролины. Или от кого-то из ее фрейлин.
У меня обрывается сердце.
— И что он станет делать?
— Да ничего, — как ни в чем не бывало произносит Гортензия. — Это всего лишь слухи.
— И он не отыграется на моем отце?
— Каким образом?
Да каким угодно.
— Например, сместив его с австрийского престола.
Но Гортензия моих страхов не разделяет.
— Граф находился здесь всего несколько минут, и вы с ним наедине не оставались, — успокаивает она. — Передал вам Зиги — и все. — Мы обе поворачиваемся к камину, где, свернувшись в своей новой корзинке, спит мой спаниель. — А кроме того… — улыбается Гортензия, — неужели он станет наказывать вас после такой-то новости?
Мы одновременно смотрим на мой живот, и в этот момент со скрипом открывается дверь и входит Наполеон.
— Ваше величество! — Гортензия не показывает своего удивления и поднимается. Обычно в это время у него бывает Меневаль.
— Уйди, — приказывает он.
Гортензия вопросительно смотрит на меня.
— Ступай, — говорю я. — Завтра увидимся.
Она оставляет мороженое недоеденным и уходит, а Наполеон от дверей следит за мной.
— Говоришь, старый друг? — спрашивает он.
Я опускаю ложку.
— Кто?
— Кто?! — повторяет он и так стремительно пересекает комнату, что я не успеваю приготовиться к тому, что за этим следует. Он берет вазочку с мороженым и сует ее мне в лицо. — За дурака меня держишь?! — кипит он. — Думаешь, я не видел, что у вас там происходило? — Наполен сильнее тычет в меня вазочкой, потом отпускает руку, и она падает на пол. — Давай же, маленькая свинка! Продолжай жрать! Это у тебя лучше всего получается.
У меня перехватывает дыхание. Я беру салфетку, но руки дрожат, и вытереться никак не удается. Никогда еще меня так не унижали, да и кто? Собственный муж! Я встаю с кресла, чтобы привести себя в порядок, но он нажимает мне на плечо, заставляя сесть.
— Сказать вам, почему я все время ем? — рыдаю я. Он молчит, и я говорю: — Потому что я беременна!
Он отнимает руку, будто обжегся.
— Откуда… откуда ты знаешь?
— Оттуда, что сегодня уже два месяца, как у меня задержка. Одним словом, я уверена.
— Мари…
— Не прикасайтесь ко мне! — кричу я.
Я вскакиваю и убегаю в свой будуар, но Наполеон бросается за мной.
— Ma bonne amie… Прости меня!
Я умываю лицо в тазике с лимонной водой, который мне каждый вечер готовят слуги, и сквозь слезы чувствую дыхание Наполеона у себя за спиной. Что если этот ребенок пойдет в отца? Что если он окажется таким же порочным и бессердечным?
— Mio dolce amore, — произносит он с нежностью. — Если б я только знал…
Эти слова вызывают у меня одно раздражение. Я откладываю полотенце в расчете, что он увидит отвращение в моем взгляде.
— Ну, теперь вы знаете.
— Я искуплю свою вину. Проси чего хочешь! Обещаю.
Но уже поздно. Тот, кто мне нужен, сейчас на пути в Австрию.
Глава 17. Полина Боргезе
Дворец Фонтенбло
Август 1810 года
Почему Господь меня так наказывает? Она беременна! И теперь мой брат скачет вокруг своей жены, словно она из севрского фарфора, задаривает ее шелками, кружевами, сладостями. Поль рассказал, что когда вчера вечером он был у императора в кабинете, она явилась, и он дал ей написать официальное письмо в Россию, после чего еще хвалил за деликатный тон послания!
Я оглядываюсь и нахожу глазами его последний подарок мне, и немедленно меня охватывает желание разорвать его на кусочки. Да как он смеет думать, что может купить мое прощение какой-то шубой! Де Канувиль следует за моим взглядом и хмурится.
